Восемь виноградных косточек

Знали, что после смерти родителей Тильда переехала во Флёдстранд к своей странной бабке. В школу не ходила, зато вечно шаталась по таким вот местам, бледная и грязная, как привидение. Рылась в мусорных баках. Не могло быть никакой речи о том, чтобы подойти к ней и заговорить или дотронуться, как Догерти. Вероятно, он не знал про чуму и блох. В таких семьях, как у Роджера, обеспеченных и интеллигентных, где детей готовят к реалиям, далеким от настоящей жизни, мало интересуются тем, с чем не столкнутся в жизни. Но если б Роджер и знал кое‑что, он вряд ли сообразил, что находки Тильда Сароян подбирала с земли голыми руками. А значит, все, что могло прыгать и ползать по ней, однажды могло заскочить на кого‑нибудь, кто стоял рядом.

Словно во сне Эмос наблюдал, как нечто темное, что время от времени вползает в души людей, окутывает невидимым, ядовитым облаком сидящих за столом ребят. Безумие, как витающая в воздухе зараза, входило в них с каждым вдохом. Лица, смеющиеся нездоровым смехом подростков, с глазами, светящимися металлическим нездоровым блеском, застыли безобразными драматическими масками.

Он почему‑то совсем не удивился, когда Фримен – пустоголовый пятнадцатилетний баран (до переезда в «Белый Мыс» ему оставалось не больше месяца) подскочил к девчонке и задрал платье.

Тут снова все замолчали.

Эмос проглотил ком, внезапно возникший в горле. Украдкой, чтобы не привлекать внимания, сунул руку в карман и поправил то, что никогда прежде не становилось большим и твердым как камень с такой ошеломляющей скоростью.

Смотреть, в общем‑то, было не на что, хотя девчонку без трусов каждый из них увидел в тот день впервые в жизни.

Почти для всех без исключения тот незабываемый раз стал последним.

 

Глава 30

 

22 августа 2013 года

г. Нуабель

 

Андервуд отодвинул пустую тарелку и, посмотрев вглубь зала, качнул головой.

– Вон там мы сидели, – сказал он. – Постамент под горшком с пальмой.

Аарон обернулся. Горшок, стоящий между двумя столами, напоминал саркофаг без крышки. Короткая, не выше человеческого роста пальма раскинула над головами широкие зеленые лопасти.

– И что случилось потом? – спросил Аарон.

Начальник полиции покосился на сидящую рядом семейку. Все пятеро, утомленные бурным обсуждением прошедшего отпуска, молча занимались каждый своими делами. Ближайший к Андервуду отец семейства водил пальцем по экрану планшета, как будто сметая в разные стороны невидимые пылинки. Напротив – мать уголком носового платка вытирала лицо девчонке. Оба пацана отсутствовали в этом мире, поглощенные действием на экранах мобильников.

Андервуд пристально посмотрел на Аарона, покачал головой и отвернулся к окну.

– То самое и случилось, – сказал он так, чтобы это звучало непринужденно и не привлекало внимания. – Мы к тому времени еще слишком мало знали о взрослых делах. Ну, если ты понимаешь, о чем я. Самой гадкой и неприятной шуткой у нас считалась та, что про волосы на ладошках. Мало кто из нас избежал разоблачения. Так что…

В баре посреди зала разбился заполненный до краев заварочный чайник.

Редкие головы за столиками повернулись к центру зала. Девочка за столом спросила:

– Мама, что это?

– Сиди смирно, – ответила женщина и принялась расчесывать волосы на маленькой непослушной головке деревянной массажной расческой.

Аарон наклонился вперед, так чтобы не пришлось говорить слишком громко.

– То есть была пенетрация? – спросил он.

Забавного в вопросе ничего не было, но Андервуд с трудом подавил рвущийся наружу смех – губы сжались, щеки надулись, глаза увлажнились. Он заморгал, потом прочистил горло. И внезапно стал серьезным. Кустистые брови нависли над глазами, как тряпочные козырьки после сильного дождя.

Из‑под стола показалась рука в кожаной перчатке. Андервуд тяжело вздохнул, взял бумажный стаканчик и, подбирая слова, медленно закачал его, чтобы взболтать содержимое.

– Саймон использовал для этого пивную бутылку. Горлышко, разумеется. Догерти сделал это пальцами, – сказал Андервуд все с тем же печальным выражением на каменном лице. – И знаешь, что меня поразило больше всего? Она не проронила ни звука. Как будто ждала, что будет дальше. Иногда меня посещала мысль, что она специально ходила на стройку, как будто ждала нас. Как будто… не знаю… ей не хватало внимания. Кто знает, что у нее дома творилось? Особенно если учесть, что жила она с полоумной девяностолетней бабкой, без родителей, без друзей, без развлечений.

– По‑моему звучит как оправдание, – сказал Аарон.

– Согласен, – Андервуд пожал плечами и глянул наискосок, через стол, на девочку, расчесанную и слегка подкрашенную: розовые щечки и блестки на веках, как кукла. – Но я уверен, так и было. Любой нормальный ребенок будет избегать опасных мест. Родители предупреждали меня сторониться незнакомых людей, имея в виду, конечно, таких, как они, взрослых мужчин и женщин. Скажу честно, мне казалось странным слышать от них такое. Потому что нет ничего опасней подростков в возрасте от тринадцати до семнадцати лет. Я спокойно смотрел на мужиков, даже пьяных и жутких на вид, но всегда обходил стороной компании таких же, как я, мальцов. Любознательных, энергичных и очень деятельных. Я и сейчас держусь от них подальше, хотя сын мой как раз в этом возрасте. Дома они все хорошие. А вот Тильда Сароян не боялась, это ясно как божий день. Либо безумная была, как ее бабка, либо хотела того, о чем сама не имела понятия.

– Зов плоти?

Андервуд нахмурился.

– Пенетрация, зов плоти. Откуда такие слова?

– А как еще это назвать?

– Наш штатный психолог, – ответил Андервуд, – сказал бы примерно так: парафильное расстройство, проявленное навязчивыми фантазиями. А я считаю, причина в недосмотре родителей, социальных служб. Отсутствие сексуального воспитания и занятости для молодежи. В восьмидесятых мало кто думал о таких вещах. Развлекались они недолго. Думаю, каждый приложился к ней один разок. Каждый потрогал, где смог дотянуться. Потом вытолкали ее вон, а сами остались сидеть. Пьяные были. Про рваное платье, брошенное на пол, сразу забыли.

Оставались на стройке до темноты. За разговорами никто не услышал, как одна из машин свернула с Шоссе независимости и полицейские пробрались внутрь. Спустя пять минут все ввосьмером мы ехали в фургоне микроавтобуса Нуабельской полиции. Помню, как горело мое левое ухо. Саймон, сидящий напротив, потирал шею, натертую воротником, за который его волокли к машине.