Восемь виноградных косточек
– Странно, – парень за стойкой уселся за стол и, глядя в монитор, защелкал мышкой, – можно ваш паспорт? Я посмотрю в Битриксе.
После пяти минут возни и стрекотания клавиш Аарон получил паспорт обратно.
Санитар сказал:
– Вообще это, конечно, подозрительно.
– Что такое?
– К Ван Гогу, то есть… Э‑э‑э… К Скотту Фримену за двадцать лет приходили всего пять раз, – он поднял глаза на Аарона, долго смотрел, как будто ждал ответа на не заданный вопрос…
Аарон в который раз догадался, о чем его спросят. На этот раз ничего, кроме правды, ему в голову не пришло.
– И кстати. А вы кем ему будете? – он прищурился. – Вам сколько?
– Двадцать пять.
– Угу, ясно, – мальчишка опять скосился на монитор. – У меня тут сказано, что из семьи у Фримена никого не осталось. Родители приходили к нему в восемьдесят восьмом году, еще в девяносто первом – журналист.
Слушая этого паренька, Аарон едва удержался от улыбки. Если бы все были такие болтуны, работа журналиста могла потерять в цене. Знал бы этот студент, какую ценную информацию представляет прозвище Скотта Фримена. Какой простор для фантазии.
Аарон решил рискнуть.
– Я из прессы, – сказал он. – Пишу об искусстве. Говорят, Фримен своим карандашом затмил самого Жана Батиста Мондино.
Он демонстративно осмотрел стены холла, стараясь придать себе вид инспектора пожарной безопасности, у которого есть явное желание оштрафовать за нарушение правил. – Почему вы, кстати, не выставляете здесь его картин?
От него не укрылось то, как санитар, чьего имени он до сих пор не знал, как‑то замер и прикусил губу, прежде чем ответить. И длилось это его замешательство подозрительно долго.
– Мы их не выставляем. Да. Это верно. Я точно не помню почему. Кажется, это связано с авторскими правами.
Здесь он как‑то оживился. Похоже, в своих логических умозаключениях вошел в безопасную гавань. Туда, где все знакомо.
– Да, точно, поскольку вы так много знаете о нем, – подытожил он, отводя взгляд и пальцем поправляя очки, – наверное, вам известно и то, что Скотт Фримен признан недееспособным еще в восемьдесят шестом году, и, насколько я помню, с его родителями вопрос о передаче прав не обсуждался. Или…
– Или он еще не писал картин, когда они были живы.
– Или так, да, – санитар улыбнулся. И как‑то сразу расслабился.
– Так вы пустите меня? – Аарон посмотрел на часы, хотя огромный циферблат с символом солнца висел на стене, над головой санитара. – Я уезжаю через два часа. А завтра мне сдавать материал. Что скажете?
– Что скажу? – Санитар почесал голову, – Ну, у нас тут с этим строго. И вы… что хотите от него?
– Поговорить, – сказал Аарон, потом вспомнил про язык Фримена.
Парень усмехнулся.
– Ну, он весьма свободно общается звуками. И, кстати, он сейчас чуток не в адеквате. Снова пытался разбиться о стену, так что пока аминазин не отпустит, он будет лежать и хлопать глазами.
Аарон только сейчас понял, что его с того момента, как он пересек порог клиники, тревожит странный запах. Не подходящий фонтану с рыбками и интерьерам в духе загородного клуба.
И еще он подумал, что санитар просто тянет время, потому что не знает, верить ему или нет. Практически моментально в голове у него возник образ Аль Пачино из «Адвоката Дьявола».
– Слушайте – он вплотную подошел к стойке и заговорил на тон ниже, – у меня тут возникла мысль.
Санитар как будто вынырнул из водоворота собственных мыслей. Глаза его перестали бегать, они встретились взглядами.
– Да? Какая?
– Как вас зовут?
– Том.
– Том, послушайте. Я пишу для хорошо известного журнала. Эсквайр. Может, слышали?
Без лишних движений Том поднял из‑за стойки последний номер Эсквайра. Аарон не стал озвучивать его мысли. Но в который раз отметил, что Энтони Хопкинс, смотрящий с обложки, получился недурно. Лампы Платона и его объектив в двадцати сантиметрах от лица сделали свое дело прекрасно.
– Хорошо, – сказал он. – А вы хотели бы попасть на его страницы? Ну, не на обложку, конечно, но… как эксперт в дополнение к моей статье.
Том замер с мечтательным выражением на лице. Похоже, для него этот вопрос был риторическим. Но завершить эту сделку им не пришлось.
Удары новеньких твердых каблуков заполнили холл. Аарон не успел оглянуться, и Том выпрямился по стойке смирно, посмотрел на часы и нахмурился.
– Ну что, не ждали?
Высокий бородач, практически копия Авраама Линкольна в бомбере поверх белоснежной рубашки, наклонился над фонтаном, поводил рукой в воде. Стайка рыбок бросилась врассыпную.
– Разгоню ваше сонное царство! А то пациенты живее, чем здоровые люди.
Он стряхнул воду с руки, вытер ее о задний карман темно‑синих джинсов.
– Да, Том? – сказал он и посмотрел на своего подчиненного. – До того живые, что приходится успокаивать всякой дрянью, лишь бы они живыми остались.
– Так точно, док! – Том все так же стоял навытяжку, выдавая рекламную улыбку, как в рекламе зубной пасты. – А вы вроде собирались к вечеру. Что‑то случилось?
– А ты и рад, да? – док засмеялся. Чистым звонким сдержанным смехом, который мог бы издать человек лет тридцати. – Встречу отменили, вот и приехал.
Он обошел стойку, и теперь оба они стояли в профиль к Аарону. Доктор молча пролистал журнал, щелкнул ручкой и, глянув на часы, сделал запись на странице.
– Как там поживает наш гений карандаша и бумаги?
– Уже лучше – ответил Том, – укол сделали утром, к ужину будет в форме. И, кстати, – Том украдкой глянул на Аарона и затем что‑то шепнул на ухо доктору.
Тот пожал плечами.
– Ну так что, опять? Я предупреждал, пусть тренируются контролировать себя. Ну таймер можно поставить. Долго он смотрел?
Том почесал голову.
– Я не знаю. Ребята нашли его в раздевалке. Сидел в трусах с носками в руке и смотрел в раскрытый шкафчик. Мы перенесли его в карцер.