Возвращение домой

В Израиле есть врачи, принимающие больных непосредственно в здании поликлиники (больничной кассы), а есть те, кто заключает договор с больничной кассой, она и поставляет им пациентов. Доктор Гиргенсон принадлежала к последним. Израильские врачи, работающие с больничной кассой по договору, сидят на территории отелей, офисных зданий или крупных торговых центров в отдельных кабинетах. У каждого из них есть секретарь. Врач не занимается очередью, написанием бумаг, историями болезни, разговорами по служебному телефону, он только принимает больных. Он не отвечает даже на общие вопросы типа: «Когда Вы примите меня в следующий раз?» Вопросами очереди занимается исключительно секретарь. Вид у израильских врачей (во всяком случае у тех, которых видел до сих пор я) важный и даже величественный. Пациенты входят к ним в кабинет чуть ли не подобострастно, а врач смотрит на них, как мне показалось, сверху вниз. Елена Гиргенсон была женщиной лет 65‑ти высокой, полной и обильно намазанной косметикой. Видно было, что она осознает высоту своего положения и очень горда им. Я был назначен на 12 часов и пришел точно к этому времени. В приемной толпилось много народу, мне не дали никакого талона, и я не мог понять, за кем я. На мои вопросы секретарь отвечала, что она скажет, когда подойдет моя очередь. Попасть на прием я смог только в 13.30.

Врач задала мне стандартные вопросы: были ли инфаркты и инсульты, камни в почках и операции. Когда я на все ответил отрицательно, доктор спросила: «Если Вы такой здоровый, что же привело Вас ко мне?». Я сказал, что мне нужен «зеленый паспорт». Доктор направила меня сдавать кровь на антитела к коронавирусу, а, заодно, и разные другие анализы, а также пройти рентген.

На следующий день я отправился сдавать анализы. Бравшая кровь лаборант сделала это совершенно безболезненно, а когда я поблагодарил и похвалил ее работу, ответила: «Ну, так Вы же в Израиле, а не в России». Кстати, когда спустя некоторое время я сдавал кровь в Маккаби повторно, мне сделали это так, что дней на десять оставили на память о моем визите к ним огромный болезненный синяк. Вместе с анализом крови я сдал другие анализы и прошел рентген. Я узнал, что результаты будут в компьютере у моего доктора до 10 мая. В голове пронеслось, а будут ли мои анализы готовится в течение майских праздников, но потом я вспомнил, что, конечно, будут, потому что праздников 1‑го и 9‑го мая в Израиле нет.

Сейчас по израильскому телевидению говорят, что какое‑то подобие 9‑го мая несколько лет назад в этой стране все‑таки появилось. Здесь он называется «Праздник 26‑го яра» (по еврейскому календарю) и отмечается больше на государственном, чем на бытовом уровне. По телевизору в новостях и на Ютубе появляются ролики, рассказывающие о 6 миллионах евреев, погибших во время войны, выдающиеся личности Израиля возлагают венки к памятникам погибшим и говорят речи. Но я не заметил, чтобы люди в Хайфе как‑нибудь отмечали свой День Победы. Прогуливаясь вечером по Адару, я не увидел не то, что салюта, но даже чего‑то выделяющего этот вечер среди других: ни флагов, ни песен, ни огней в окнах. В России все по‑другому… Повторяю, что день 26‑го яра был признан на государственном уровне, если не ошибаюсь, только в 2014 году.

Наступило 9 мая, и я пошел в поликлинику за результатами анализов: я знал, что они будут у семейного доктора, но также хотел иметь их у себя в распечатанном виде. Перед этим я зашел к своему семейному доктору Елене Гиргенсон, чтобы записаться на следующий прием. Зная, что очередь на запись в день приема может быть большой, я хотел записаться заранее. В кабинете не было никого кроме самой Елены, которая едва взглянула на меня и проронила: «В воскресенье, когда мой секретарь будет на месте, придете и запишетесь». Я не успел открыть рта, как она добавила: «У меня много работы» и продолжила читать какие‑то бумаги.

На входе в больничную кассу охранник – регистратор из бывших «русских», поставленный там для помощи русскоговорящим репатриантам и весьма гордый порученной ему важной миссией, стал визгливым и раздраженным голосом (не знаю, чем я вызвал его неудовольствие) объяснять мне, как получить результаты анализов из стоящего рядом автомата. Результаты не распечатывались, и я пошел за помощью на третий этаж в регистратуру. Там в компьютер вставили мою больничную карту, выяснили, что результаты готовы и распечатали их, но оказалось, что они доступны только на иврите мелким, едва различимым шрифтом. Интересно, кому в Москве я смогу показать их? Кто сможет прочесть их в таком виде? Регистратор третьего этажа сказала, что я могу снова спуститься на первый этаж, и в автомате на входе получить свои результаты уже на русском языке. Спустившись на первый этаж, я опять подошел к охраннику – регистратору, который рассмеялся мне в лицо и добавил, что «пусть тот, кто это сказал, придет сюда сам и даст Вам Ваши результаты на русском языке». Я снова пошел на третий этаж с сообщением, что результатов на русском (или английском) языке я так и не получил. После этого мы всей регистратурой наконец‑то выяснили, что вся информация доступна «рак бэ иврит» (только на иврите), а, следовательно, я не мог прочесть результаты и узнать, здоров я или не очень. Потом я еще долго бегал от одного регистратора к другому, обращался к проходящим мимо медикам с просьбой прочесть или хотя бы объяснить мне, что написано в этих бумагах, и каковы результаты моих анализов. Никто не мог (или не хотел) мне помочь, пока какая‑то девушка (пациентка клиники) не прочла описание моего рентгена и сказала мне по‑русски, что все нормально. Что ж, спасибо и на этом.

Кабинет моего «участкового» врача Елены Гиргенсон находился неподалеку от больничной кассы, и я зашел к ней с просьбой просто посмотреть на мои анализы «взглядом специалиста». В кабинете и на этот раз не было ни одного пациента, а только сама доктор и ее секретарь. К моему удивлению, услышав мою просьбу прокомментировать анализы в течение нескольких минут, секретарь спросила врача, можно ли сделать это сейчас, на что врач не соблаговолила ответить. Тогда секретарь сказала, что может записать меня на прием «к доктору» только на 19 мая, то есть через 10 дней. Сама доктор даже не взглянула на меня: она была занята разговором по телефону.

19 мая к 13 часам я уже в третий раз отправился к доктору Елене Гиргенсон за комментариями по моим анализам, надеясь, что сейчас уж она обязательно посмотрит их и скажет, как мои дела. Я опять просидел возле ее кабинета около часа, не понимая, за кем моя очередь, потому что в кабинет все время входили какие‑то люди, ранее в этой очереди не стоявшие. И когда было уже 14 часов, но ни доктор, ни ее секретарь по‑прежнему не обращали на меня внимания, я ушел, удивленный таким обращением с пациентами и недоумевая, неужели все врачи в Израиле работают таким образом.

Мне не хотелось снова идти в Маккаби, но делать было нечего. И я пошел туда опять с просьбой дать мне другого врача. Регистратор, говорившая на иврите и чуть‑чуть по‑английски, дала мне телефон врача Нины Бульман, которой я сразу же позвонил. На мой звонок ответил мужчина (как потом выяснилось, это был секретарь Нины Бульман и, по совместительству, ее муж) и, когда я попросил записать меня к врачу, он резким и недовольным голосом спросил (почти крикнул) по‑русски: «А у кого Вы были раньше?» Услышав мой ответ: «Какая разница, у кого я был раньше?», он сказал, что завтра с утра ответит на все мои вопросы. Но ни завтра и в следующие дни на мои звонки он уже не отвечал. И я в третий раз пошел с этим вопросом в Маккаби.

Пока выходило, что я – израильтянин, имеющий медицинскую страховку, хожу в свою больничную кассу каждый день и никак не могу понять, кто меня примет и посмотрит, наконец, мои анализы. В этот раз я пришел в четверг в 13.20, но выяснилось, что регистратура в этот день работает только до 13, потому что четверг в Израиле – короткий день. Но я помнил, что на третьем этаже тоже есть регистратура, и, поднявшись туда, увидел, что она, почему‑то, работает. Ничего не поймешь! Я снова попал к регистратору, которая не говорила ни по‑русски, ни по‑английски, и на иврите стал, как мог, излагать свою проблему. Через несколько минут, когда мы выяснили, что совсем не понимаем друг друга, сошлись на том, что скоро придёт ее коллега, говорящая по‑русски, и поможет во всем разобраться.