Время любить

– О господи, Исмаил! Послушать тебя, так ты как будто контракт у нотариуса подписал! Конфеты у меня завалялись, но они уже как камень, смотри, чтоб он следом за коксэ зубы себе не переломал!

– Давай‑давай, я скажу ему, чтобы ел осторожно!

Вручив мальчишке конфеты, Исмаил направился в операционную. Может, еще удастся застать конец какой‑нибудь интересной операции.

Но в операционной было тихо. Исмаил посмотрел на пустой блестящий стол. Сейчас на него здесь нисходили покой и умиротворение, но год назад он чуть было не упал в обморок.

Профессор Мюллер еще не уехал в Америку… Что они тогда резали? Руку? Ногу? Да, кажется, была ампутация гангренозной ноги. Исмаил стоял поодаль вместе с другими практикантами; это была первая операция, которую он наблюдал. Он стоял на цыпочках и изо всех сил тянул шею, чтобы разглядеть, как двигаются инструменты в умелых руках на небольшом участке плоти, окруженном белой простыней. Медсестра плотно обмотала ногу до колена ватой. Исмаил, который в тот день не завтракал, смотрел как зачарованный на надрез. Внезапно у него в ушах зашумело, его бросило в пот. Мюллер начал пилить кость. В конце концов нога с сухим хрустом отделилась от тулова, и у пациента стало на одну часть тела меньше, теперь он будет инвалидом до конца жизни. Голова у Исмаила кружилась и от увиденного, и от осознания человеческой трагедии, он понял, что вот‑вот упадет в обморок. Рука его безуспешно пыталась за что‑нибудь ухватиться, но медсестра вовремя заметила, что происходит, и быстро вытолкала его на свежий воздух. «Сынок, ты тут впервые?» – насмешливо крикнул вслед ассистент.

Отдышавшись, Исмаил пообещал себе, что такое больше не повторится.

– Хочешь верь, хочешь нет, но я поначалу очень боялся вида крови! – рассказывал ему Садык. – Я несколько раз резал свои собственные руки и ноги и заставлял себя смотреть, как льется кровь. Смотрел, пока не прошли страх и отвращение. И мне удалось победить себя!

Странный парень Садык. Мудрый как джинн. И такой же дотошный, въедливый и насмешливый. Во врачи он пошел по настоянию отца, ветерана мировой войны, возможно, против собственной воли. А теперь пытается доказать – отцу и, возможно, себе, – что сумел преодолеть все препятствия. Он действительно в этом очень преуспел.

Но с Исмаилом было все иначе: он давно мечтал стать хирургом, и иных стремлений у него не было. Ему не нравилось долго искать, уточнять, ставить диагноз, а потом лечить болезнь, скрывавшуюся в организме. Он больше доверял собственным рукам. Ему хотелось побеждать болезнь единственным путем: вскрывать больное место, находить болезнь, касаться ее, вынимать, вычищать, закрывать рану, зашивать ее. И… Да, верно как‑то сказала Фрида: и властвовать.

 

Декабрь 1940, Беязыт – Бейоглу

 

Наконец он вышел в сад и подошел к Фриде, ждавшей его на скамейке. Он собирался проводить ее до пансиона. По‑хорошему следовало бы идти домой, но не хотелось лишиться возможность увидеть Фриду, поговорить с ней.

Они вышли из трамвая и пошли по улице Истикляль, погруженной в кромешную тьму затемнения. Внезапно Фрида сильно схватила Исмаила за руку. У нее был такой вид, будто она чем‑то напугана.

– Я сейчас понимаю, чтó испытывают слепые. Какое ужасное состояние! – сказала она.

– Чего ты так боишься? Почему так громко говоришь? Ты слепых понять хочешь или глухих?

– Ты прав. В такой тьме теряешься. Смотри, непонятно, в какую сторону мы идем – к Тюнелю или к площади Таксим.

– Успокойся и прислушивайся к шуму трамваев и машин.

Исмаил крепко держал Фриду за руку и почти тащил ее в сторону улицы Каллави. Чтобы успокоить ее, он заговорил о другом:

– Скажи лучше, у вас там мнение никак не поменялось?

– Нет, не поменялось.

– Значит, отец упорствует и не разрешает сестре выйти замуж за того человека только потому, что сомневается, еврей ли он?

– В общем да, но дело не только в этом.

– А мне кажется, что только в этом. То, что этот юноша университетов не кончал и профессии толком не имеет, – только предлог… Аллах‑Аллах, что ж это такое! Как, оказывается, для вас религия важна!

Фрида вздрогнула, и Исмаил это почувствовал. Его эти «вы», «у вас», «для вас» пугали ее. Несколько раз она даже рассердилась: «Как ты говоришь?! Словно о каком‑то африканском племени!» Но разве не сама Фрида толкнула его, Исмаила, на такие разговоры своими неосторожными словами о «вас, турках»?

Но продолжила спокойно:

– Дело не в религии, а том, что цепь длиной в пять тысяч лет прервется на его дочери. Вот из‑за чего отец расстроен.

Внезапно Фрида напомнила Исмаилу старшую сестру Баисе, когда она поучала его, и ему сделалось тоскливо. Он пожал плечами, словно желая показать, что ничего не понимает.

– Что за цепь? Что может прерваться? Ведь у твоего отца нет никаких доказательств, что парень не еврей, только подозрения… И дело в этом! И все беды в мире – от такого образа мыслей и от таких идей.

– То есть ты винишь евреев в том, что в Германии над ними сейчас издеваются, притесняют и унижают, и сами евреи виноваты в том, что в Российской империи были погромы? По‑твоему, консервативное сознание навлекает на евреев все эти беды?

Голос Фриды дрожал и звенел.

Исмаил осознал, что они на пороге большой ссоры, и, хоть это было и не в его характере, примирительно сказал:

– Успокойся, пожалуйста! Разве я так говорю? Я говорю, что такой образ мыслей слишком жесткий и может принести людям только несчастья. Ты лучше всех знаешь, насколько я против Гитлера и его нацистских законов.

Упоминание Гитлера повернуло спор молодых людей совсем в другую сторону, они принялись обсуждать свои наблюдения касательно войны.

Исмаил втайне радовался, что они все же не поссорились. Они свернули на улицу Каллави и подошли к пансиону.

Садык сказал, что женится на той девушке, «которая крепко привязана к нашей религии, к ценностям нашего народа, к нашим традициям и обычаям»…

Перед дверью он жарко поцеловал Фриду в губы и, словно бы специально желая воспользоваться царившей вокруг кромешной тьмой, обнял ее крепче обычного, может быть, даже немного грубо.

Фрида торопливо отстранилась. «Спокойной ночи», – сказала она и мягким, но решительным движением закрыла дверь прямо у Исмаила перед носом.

 

Декабрь 1940, Султанахмет

Взволнованный после поцелуя с Фридой, Исмаил, сам того не замечая, не шел, а летел и быстро оказался на площади Таксим, где на ходу запрыгнул в трамвай, фары которого тоже были закрыты маскировкой.