Я (почти) в порядке
Мост будет его ждать на прежнем месте, с распростертыми объятиями. Резервировать время не надо. Он выбрал этот день по определенной причине, но можно и отложить, даже на завтра. Значения не имеет. Ничего значения не имеет. Он хотел, чтобы имело. Хотел, чтобы все имело значение, но напрасно. Горе распахнуло в его сердце дверь, о которой он не знал, а теперь она захлопнулась у него за спиной. Уже три года, как он на той стороне. Слишком долго. Заперт без пути к бегству, связан по рукам и ногам и пригвожден к месту темнотой, которая не отпускает. Прыжок с моста давал возможность взмыть вверх перед свободным падением. Когда он перелезал через ограду, ему было холодно, мокро и одиноко. Талли явилась с теплом. И теперь именно Талли достала из холодильника баклажан, а из коробки на стойке – горсть помидоров «кампари».
(Зеленый графинчик с оливковым маслом, высокая коричневая перцемолка, белая керамическая солонка с выпуклой надписью SEL заглавными буквами. Темные и светлые деревянные ложки в пузатой банке Мейсона. Вьющееся растение, висящее на потолочном крюке. Небольшая вмятина в полу перед раковиной – маленькое углубление, куда можно засунуть большой палец ноги.)
– Пасту же все любят, правда? Такая еда утешает, – сказала она.
– Я пасту люблю.
– Резать возьмешься?
– У тебя на кухне незнакомый мужчина, и ты хочешь дать ему нож? – спросил он. Не мог не спросить. Что здесь происходило?
– Я считываю твою энергетику с той минуты, как остановила машину, и пока до конца не могу убедить себя, что в тебе энергия насилия. Пытаюсь ее почувствовать, но не могу. Пыталась силой себя заставить ощутить ее, но не могу. Ты представляешься мне котенком, вот честно, – призналась она.
Кристина говорила то же самое. Не про котенка – он пока не знал, как относиться к этой части, – а про то, что у него был кроткий нрав. И он полагал, что она из‑за этого в нем разочаровалась. Из‑за мрачных позывных альфа‑самца, которых он не передавал, хотя должен был. Как будто он представлял собой какой‑то феномен, который не фиксировался погодным радаром и сбивал ее с толку. Замечания такого рода, исходящие от женщин, казались ему критическими, зато хиппи‑замечание Талли про энергетику его заинтриговало.
– Считываешь мою энергетику? – переспросил он.
Она указала на нож, он взял его и принялся резать лук, а она тем временем налила в большую кастрюлю воды, посолила ее и полезла в шкаф за коробкой макарон ригатони.
– Это у меня дар такой. Люди с энергией насилия выделяют некую темно‑зеленую дымку. Горькую на вкус. Я это чувствую. А у тебя куртка и рюкзак… темно‑зеленые, но они не совпадают с твоей энергией. Энергия у тебя как… лиловая пуховка для пудры, – стоя в позе фламинго и опираясь на кухонную стойку, заключила она.
– И этот энергетический радар такой мощный… что ты спокойно даешь нож человеку с суицидальными мыслями.
– Очевидно, да.
Они молча смотрели друг на друга. От лука у нее защипало глаза. Она достала из ящика чайную свечку, зажгла ее, поставила для него на стойку.
(Широкий ящик, в котором лежат чайные свечи и ручки, карандаши, катушка золотых ниток с торчащей из нее иглой, рулон липкой ленты, колода карт, аккуратная стопка ярких клейких закладок. Цвет кухонной стойки зеленовато‑бежевый. В углу, у стены за раковиной цвета тумана: хрустальная чаша с мелочью, желтые серьги и две закрытые английские булавки.)
– Свечка без аромата. Глазам будет легче. Вообще‑то надо было ее зажечь до того, как ты начал резать, но какая, к черту, разница? – сказала она и рассмеялась.
– А что, создает настроение, – сказал Эмметт. Взглянув на пламя, он продолжал резать.
– Зачту себе как маленькое достижение!
– Итак… лиловая пуховка, – сказал он и кивнул.
– Точно говорю, – подтвердила она.
– Какого цвета энергия бывшего мужа?
– Малинового.
– Малинового, – повторил он.
Он бы сказал, что хочет после ужина прогуляться, проветриться. Он мог бы пойти на мост и спрыгнуть ночью. Так у человека, умеющего считывать цвета энергии, было бы меньше шансов увидеть его и остановить. Последняя трапеза: ригатони алла норма[1]. Он сдвинул лук на одну сторону разделочной доски и вымыл баклажан под струей воды. Порезал его.
– Ты хорошо управляешься с ножом, – сказала она. – Мне ни разу в жизни не удалось порезать лук так быстро и так красиво.
– Не возражаешь, если я выпью бокал вина? – попросил он.
– Ну… тебе, наверное, не стоит – ведь ты до этого не очень хорошо себя чувствовал.
– Спасибо за заботу. Я ее очень ценю. Но думаю, это поможет мне расслабиться, честно.
– А у тебя никогда не было проблем с алкоголем? Прости, но считаю своим долгом спросить.
– Понимаю. Нет, не было. Даю слово.
– Ну, наверное, можно понемножку, – сказала она, доставая бутылку красного.
– Как долго вы были женаты? – спросил он.
– Почти десять с половиной лет.
– А сколько в разводе?
– Почти год.
Эмметт поблагодарил ее, когда она разлила вино в два бокала и поставила один перед ним. Из шкафа у плиты она достала большую сковороду и включила конфорку, соседнюю с кастрюлей воды для пасты. Он продолжал резать, она налила в сковороду оливкового масла. Он прервался, глотнул вина. Вина он давно не пил, и оно будто лентой скользило в рот, в горло и дальше.
– Вы с мужем жили в этом доме? – спросил он.
– Да. Но он мой. До мужа я жила здесь одна. Он переехал сюда, когда мы поженились… и потом переехал отсюда.
– Вполне обычное дело, – заметил он.
– Наверное, надо посолить баклажан, чтобы снять горечь, – предложила она.
– Не надо. Баклажан очень редко так уж сильно горчит, чтобы нужно было солью обрабатывать.
– Договорились. Поверю тебе на слово.
– Тебе нравится жить одной? Страшно не бывает? – закончив резать, спросил он.
[1] Паста алла норма – традиционное блюдо сицилийской кухни из макаронных изделий с баклажанами, томатами, базиликом и сыром.
