Я помню твоё будущее
Не повелевая собой, но приведённая своим же телом по отданному Беньямином приказу, я прошла внутрь тёмной комнаты. Какой срок меня направили отбывать, чем я должна была там заниматься, не ведала. Понимала лишь, что выйти обратно через ту же дверь, которой туда заявилась, мне не позволит какая‑то необъяснимая внутренняя сила.
Первая ночь тогда показалась мне настоящим кошмаром. Я просидела в непроглядной темноте на полу опираясь о стену при входе до самого рассвета. Прислушивалась к каждому шороху, сопению, храпу. Когда некоторые из этих несчастных пленниц, просыпались и, судя по звуку где‑то справа, облегчали нужду, – я замирала, опасаясь даже дышать. Я всё боялась их напугать. Переживать только надо было за себя, а не за них, да и ночь та оказалась не самой страшной.
Картину действительности, в которую окунул меня злобный доктор Беньямин, раскрасил первыми красками солнечный луч, заглянувший через витражные окна без занавесок. Это были только мазки, но уже было к чему приглядеться.
Помещение представляло собой одну бесконечно просторную комнату с высоким потолком и массивными колоннами. Царапины и тёмные пятна на колоннах и белых стенах сразу настораживали. Мягкое и пушистое ковровое покрытие выстеленное по всему периметру, однако, создавало обманчивое ощущение уюта. По меньшей мере шесть десятков, на вид весьма удобных, спальных лож, напоминающих коконы для новорожденных, только гораздо крупнее, были хаотично раскиданы по сторонам. Дополнительные источники освещения, помимо естественного, очевидно даже не предусматривались. Наверное, поэтому я не сразу заметила необъяснимо приземистый стол в центре жилого пространства, куда слабо доходил свет. Я не слышала, чтобы кто‑то приходил накрывать его ночью. И судя по тому, что он уже буквально ломился разнообразием продуктов, его не убирали с вечера.
Спавшие свернувшись клубком женщины в однотонных безликих платьях старого больничного типа одна за другой просыпались, словно их биоритм был точно синхронизирован со световым днём. Та, что неуклюже поднялась на ноги первой, прошла мимо меня, вдавившейся в стену, к санузлу. Он, кстати, оказался там же, всего в нескольких метрах, и комнатой совсем не являлся. Это были просто несколько чашей Генуя из нержавейки. Всё у всех на виду!
Я решила не испытывать удачу и дальше и не дожидаться, пока местные придут в себя.
Стараясь не привлекать их внимания, я с трудом поднялась на ноги. Тазовые кости завыли, словно не отрывались от холодной твёрдой поверхности годами. Прихрамывая на обе ноги, то и дело шарахаясь и оборачиваясь на каждый звук по сторонам, я двинулась не на выход, что было бы логично, ведь он не был заперт, а наперекор рациональности, нашла свободное место. Одно из самых неприметных подальше от центра. Устроилась поудобнее и принялась наблюдать.
С раннего детства, ещё в садике родители делали мне замечания, когда я пыталась называть кого‑то глупым. Поучали, мол, нельзя сравнивать степень сообразительности людей, люди разные, каждый хорош в чём‑то своём. Их постулат накрылся медным тазом или, точнее сказать, беньяминовым стадом. Это был настоящий удар! Могла ли я представить людей настолько несмышлёных?
