Ябеда

Вот чёрт! Японский водяной! Уже через десять минут закончится тренировка по волейболу, и Киреев хватится своей одежды, а, обнаружив вместо синих брюк ядрёно‑жёлтые, завопит сиреной. Что‑что, а аэрозоль с краской Андрею Степановичу в моих руках видеть ни в коем разе не стоит.

– Ничего, – мурлычу в ответ, растягивая губы в невинной улыбке, но чувствую, что привычная уловка не срабатывает. Завуч подозрительно прищуривается и поводит носом, как собака‑ищейка.

– Таисия! – произносит он вкрадчиво, заставляя моё бедное сердечко биться в ритме сальсы.

– Господи! – внезапно верещит Камилла и, с ужасом выпучив глаза, смотрит за массивную мужскую фигуру.

Мила настолько артистична, что я и сама забываю о краске, пытаясь разглядеть, что же такого страшного увидала подруга. Стоит ли говорить про завуча? Андрей Степанович вздрагивает от неожиданности и интуитивно оборачивается – всего на несколько секунд, но их вполне хватает, чтобы Мила перехватила жёлтую краску в свои руки.

– Турчина, в чём дело? – Завуч вновь устремляет на нас с Камиллой недовольный взгляд.

– Там, на полу, чёрные полосы, – поводит плечами девчонка. В своей притворной растерянности Мила до невозможного прекрасна. – Опять пятиклашки в футбол гоняли, наверно.

Андрей Степанович сжимает губы в тонкую полоску и, недовольно кряхтя, вновь принимается сверлить меня своими рыбьими глазками.

– Лапина! Я жду!

Даю голову на отсечение, Мещеряков приплачивает толстяку, чтобы тот нашёл‑таки причину поскорее меня отчислить: тогда у отчима, наконец, появится веский повод отправить меня восвояси. Впрочем, я и сама хорошо играю с огнём…

– Вот, смотрите! – показываю пустые ладони, мысленно пританцовывая джигу‑дрыгу. Я, может, и бедна, как церковная мышь, да и родственники мои в большинстве своём напоминают гиен, но в одном в этой жизни мне везёт на все сто: мои друзья – самые лучшие на свете!

– Андрей Степанович, мы пойдём, да? – интересуется Мила, и раздирающий барабанные перепонки школьный звонок вынуждает завуча согласиться.

– Спасибо! – шепчу Камилле и беру её за руку.

– И тебе! – кивает она, и мы снова несёмся по длинному коридору навстречу обманчивой свободе и майскому солнцу.

Камилла Турчина стала для меня глотком свежего воздуха в Жемчужном. Такая же одинокая, немного странная и взбалмошная, она, казалось, ждала, когда я вернусь. Так получилось, что к одиннадцатому классу у Милы совершенно не осталось подруг, зато скопилось немало злопыхателей, таких, как Киреев и его компания. Всему виной стала необычная внешность Милы: маленький рост вкупе с излишним весом и копной беспорядочно вьющихся волос цвета заходящего солнца сделали её похожей на румяного колобка. Генетическое недоразумение! Иначе как объяснить, что огромное сердце и добрый нрав достались Миле, а смазливая внешность и гнилое нутро – её братцу?

Поначалу родители Милы пытались бороться с лишним весом дочери, изнуряя её диетами и непосильными физическими нагрузками, но в последние годы махнули рукой. Сегодня в семье Турчиных говорят исключительно об Аристархе. Он – гордость рода: звезда светских тусовок, красавчик, завидный жених, за которым будущее фамильного бизнеса. А Камиллы как будто и нет…

«В семье не без урода», – в шутку любит повторять девчонка, и что‑то мне подсказывает: эта дурацкая фраза засела в её голову не случайно. Хотя, когда тебя стесняются собственные родители, изолируют от публичных мероприятий, не берут с собой в гости, в свободную минуту не спросят, как дела, а любовь подменяют кредиткой, в сознании подростка ещё и не такая глупость может пустить корни. Звучит забавно, хоть и немного горько, но к своим восемнадцати мы обе остались сиротами при живых маме и папе.

Наверно, поэтому моё появление на пороге 11‑го «А» стало для Милы отдушиной, а для меня – спасением от гнетущих будней.

– Таська, поехали сегодня в «Рио», – предлагает Мила, крутясь перед зеркалом возле опустевшего гардероба.

От одного только названия огромного торгового центра сердце уходит в пятки: именно в «Рио» меня привёз когда‑то Арик, предварительно доведя до белого каления. Впрочем, с тех пор мы мало пересекались с Турчиным, а со временем глупые обиды на парня и вовсе уступили место более насущным проблемам. И всё же Аристарх по‑прежнему вызывает у меня стойкое неприятие и раздражение.

– Я подумываю купить то серебристое платье с вырезом на спине, – продолжает щебетать подруга. – Помнишь?

– Ага, – отвечаю, нанося на губы каплю блеска. – Может, завтра? А то сегодня я уже обещала папе приехать.

– Договорились! – кивает Мила и поправляет золотистые локоны, обрамляющие её миловидное личико. – Как он, кстати? Уже сам ходит?

– Пока нет, – с досадой выдыхаю. Хотя операция и прошла успешно, реабилитация отнимает неимоверно много времени и сил. – Но доктор его хвалит. Ещё немного, и…

Говорить об отце всегда трудно: едкие слёзы точно ждут, когда я о нём вспомню. А ещё страшно… Боюсь сглазить, раньше времени поселить в сердце надежду, а потом её потерять.

– Всё получится! – Мила подталкивает меня плечом и улыбается моему отражению. – Не сомневайся, Тась!

– Не буду, – отвечаю подруге, собирая себя по кусочкам. – Я просто очень скучаю по нему.

Нет, не так: я медленно схожу с ума без отца! Замерзаю от одиночества, а по ночам реву от окружающего меня равнодушия. Дежурные, ничего не значащие фразы за завтраком, пустые улыбки, постоянные упрёки, косые взгляды за ужином – я устала ощущать себя бракованной деталью отлаженного механизма.

Моё пребывание в доме Мещерякова напоминает жизнь соловья в золотой клетке: с виду она роскошная и беспечная, а по факту ограничена десятью квадратами возле бассейна и сводом негласных правил. Всё, что мне дозволено – молча наблюдать из своего угла за шикарной жизнью семьи Мещеряковых и, желательно, не мешать. Свободное время я провожу тихо, как мышка, в дальнем крыле дома, чтобы своим присутствием не раздражать отчима, а каждый выезд за пределы Жемчужного я вынуждена неделями согласовывать с мамой. Весёлой такую жизнь точно не назовёшь! Одно хорошо: в двух шагах от моей комнаты расположен запасной выход для прислуги, который напрямую ведёт к местному озеру. Втайне ото всех я сбега́ю туда на закате и до самой ночи гуляю вдоль берега, а потом так же незаметно возвращаюсь.

– А ты уже придумала, что наденешь на выпускной? – Мила прекрасно видит, как налились солёной влагой мои глаза, как тюбик с блеском для губ дрожит, зажатый в непослушных пальцах, а потому спешит сменить тему.

– Пока нет. – Отвожу взгляд, дабы Камилла не уличила меня во лжи.

Я знаю, как ей хочется блистать на выпускном и затмить всех своей красотой – да‑да, именно красотой, а не теми дурацкими идеалами, навязанными нам дорогим глянцем. Вот только как сказать Камилле, что сама я праздник решила пропустить? И дело не в том, что 11 «А» не успел занять должного места в моём сердце, просто всё это веселье не для меня! Да и денег на платье и причёску нет, а просить у матери я не хочу: хватит того, что она ежедневно напоминает мне, где и за чей счёт я сейчас живу.

Мои мысли прерывает звонок мобильного и всего четыре пресловутые буквы на экране.

– Тася, – встревоженно бормочет мама, –ты ещё в школе?

– Да. – Поправляя лямку рюкзака на плече, отхожу немного в сторону. – Иван Григорьевич где‑то задерживается.