Жизнь забугорная

В суете буден идея уехать на «землю предков» совсем позабылась. Карусель жизни не позволяла расслабиться: работа на телевидении, преподавательская деятельность, корпение над диссертацией с кудрявым названием «Методы формирования потенциального вокабуляра в условиях русско‑украинского билингвизма» отнимали всё время и силы. К тому же, родная газета озадачивала и напрягала: с удручающей регулярностью приходилось отбиваться на судах от наскоков «жертв жёлтой прессы», требующих от совковой Фемиды защитить то, чего у них никогда не было: честь и достоинство. Защитить от меня, наглой журналюги, извратившей в своих статьях их «светлый» образ. А поскольку адвокаты, представлявшие интересы нашей газеты, были, как говаривал мой редактор, «ни в зуб ногой, ни в ухо рылом» и разбирались в сути освещаемого мной материала ещё хуже, чем Президент Украины в нуждах своего народа, то функции защиты я обычно брала на себя. Готовилась к судебным заседаниям похлеще, чем к защите кандидатского минимума, ведь на карте стояла не только честь кормушки, из которой я клевала, но и моя собственная. К тому же, иски, которые нам рисовали «оболганные», превышали все разумные пределы и доходили порой до нескольких тысяч долларов. Подобную сумму наша редакция не смогла бы собрать, даже реализовав единственный доходяжный компьютер «времён очаковских и покоренья Крыма», жалкую мебель тысяча девятьсот лохматого года рождения и продав в рабство всех сотрудников, включая техничку тётю Тосю.

И стало мне совсем не до женихов забугорных, да и до предбугорных тоже. Как сказал бы патриарх психоанализа дедушка Фрейд, вся моя сексуальная энергия сублимировалась в энергию производственную.

Именно в это время я и получила письмо из Вильгельмсхафена от некоего Петера Хаусмана, 50‑летнего служащего небольшой кондитерской фирмы. Поведал мне Петер занятную историю. Оказывается, несколько месяцев назад во время картёжной игры довелось ему выиграть у одного знакомого папку‑альбом с фотографиями и анкетами жительниц Восточной Европы, желавших выйти замуж за немца. Хилое брачное агентство этого приятеля давно агонизировало и наконец почило в Бозе. Выбросить альбом со 150‑ю фотографиями было жалко, но отдать карточный долг наличными – еще жальче. Вот и сошлись мужики на компромиссе. Петер как раз был в свободном полёте и активном поиске подруги жизни, ибо год назад его благоверная слиняла от него, прихватив с собой троих детей, коим он сейчас выплачивает немалые алименты. Теперь же Хаусман каждый вечер перед сном любуется своим виртуальным гаремом, прикидывая, какую бы из этих дам осчастливить. Выбор решил остановить на мне как на самой незакомплексованной и остроумной из всех претенденток (убейте, не помню, что я там писала в анкете два года назад, но уж точно не упражнялась в остроумии). Во‑вторых, мы, оказывается, родились с ним в один и тот же день, и сей факт он предлагает считать Божьим провидением. А в‑третьих, судя по фотографиям, я – самая эффектная и породистая из всей кучи жаждущих вырваться за бугор. К тому же, принадлежу к его возрастной группе. Я дико удивилась наглости своего будущего, как позже выяснится, супруга. Сей оптимист с внешностью детского сказочника был на пятнадцать лет старше меня. Как и подавляющее большинство моих приятельниц, я даже не рассматривала варианты, выпирающие за пятилетнюю возрастную разницу. А тут, поди ж ты, записали в ровесники пятидесятилетних. Кино и немцы! Бросила я это письмо в ящик стола и забыла о нем.

А тем временем в стране в очередной раз подняли цены, запамятовав не только поднять зарплаты, но и вообще их выплатить. По Украине прокатились забастовки педагогов. Обучение в вузах вдруг оказалось платным, причём настолько дорогим, что мои надежды на получение высшего образования дочерью испарились, как капля воды с раскалённой сковородки. Ко всем этим радостям добавились еще и неприятности в редакции: я написала довольно резкий материал в адрес власть предержащих по поводу того, что педагоги области находятся на грани нищеты, в то время как наши «небожители» проводят отпуска в новой всесоюзной здравнице Анталии и, как Царёк из филатовской сказки:

 

Мажут маслом бутерброд,

Сразу мысль: «А как народ?»

И икра не лезет в горло,

И коньяк не льется в рот.

 

Каково же было моё удивление, когда пару дней спустя я обнаружила на первой странице газеты опровержение моей статьи, написанное нашим редактором. Он приносил свои и мои извинения областной администрации, сетуя на мою горячность, молодость и неопытность (это в 35‑то лет, с многолетним стажем членства в Союзе журналистов), обещая прервать со мной сотрудничество и впредь внимательнее относиться к проверке материалов, написанных внештатниками. Я не верила своим глазам: редактор наш был парнем неробкого десятка, глубоко мне симпатизировал, материал сам подписывал в номер, факты, изложенные мной, проверил лично. Как он мог написать эту белиберду, предварительно не поставив меня в известность?

В редакцию я влетела смерчем, слов для возмущения у меня не было – одни междометия. Увидев меня, босс сразу же бухнулся на колени: «Прости, что не предупредил. Понимаешь, не рассчитали мы сил. Так вышло: или мы забираем свои слова обратно, или нас вообще закрывают. А у меня двадцать душ на зарплате. Ясное дело, мы с тобой не расстанемся, я же не самоубийца. Просто в дальнейшем будешь публиковаться под псевдонимом. Желательно мужским. Лады?».

Я, молча, достала из сумки редакционное удостоверение, положила его на стол и вышла вон. Придя домой, внимательно осмотрела свою однокомнатную шестнадцатиметровую хрущёбу, внутри которой у нормального европейца мгновенно развилась бы клаустрофобия: примитивный гарнитур, рассрочку за который я выплачивала несколько лет, стены и потолок, сто лет не видевшие ремонта. Воды опять нет, батареи холодные. В холодильнике пусто. Раскрыла тощий кошелёк, прикидывая, сколько дней смогу продержаться до зарплаты. Вздохнув, включила телевизор; мэр города, как обычно, разводил ластами: «Городской бюджет пуст. Продержитесь немного на скрытых резервах (интересно, где и кем скрытых). Вы же – педагоги, самая сознательная и добросовестная часть населения». И тут я зарыдала от безысходности и жалости к себе и своей дочери, которой не светило в этой стране ничего: ни отдельной квартиры, ни отдыха не только в Анталии, но даже в Сочи, ни образования. Впрочем, кто из моих питомцев, получивших оное, нашел достойную работу? Никто. Одни были на заработках в Германии, Англии, Греции, Италии. Другие сидели в киосках и на базаре, реализовывая шмотьё, привезённое из Турции и Эмиратов. Третьи подались в проститутки и уголовники. Удачно устроившимися после ВУЗа считался только Альберт, открывший собственную фирму на папины деньги, да Юлька, на зависть всем подругам выскочившая замуж за престарелого канадца.

«Всё, так больше жить нельзя. Надо спасать ребёнка, – твердо решила я, вытирая сопли. – Надоело ждать перемен, подрабатывать в ста местах, жить в собачьей будке, отбиваться от женатых поклонников, надеяться на встречу с Рыцарем. Устала. Перевёлся мужик на Украине: одних шиза, других нищета, третьих радиация скосила». Как говорит редакционный остряк тётя Тося, «Ни в голове, ни в кармане, ни в штанах». Пора благодарить отчизну за счастливое детство и мотать за бугор, пока еще берут пятидесятилетние европейцы, а то пройдёт пара‑тройка лет, буду и туземцу рада, откликнувшемуся на объявление:

 

Да, будь ты, хоть негром преклонных годов,

Предрасположенным к блуду,

Женой твоей стану только за то,

Чтоб ты меня вывез отсюда!