175 дней на счастье

Леля не могла сказать, откуда взялись силы. Просто раненый пушистый зверек внутри ее, который только что стонал от боли, вдруг превратился в огромного косматого зверя: то ли волка, то ли медведя – и с горящими глазами кинулся на добычу. Вмиг Леля оказалась около Маши, схватив перед этим грязную тряпку, которой вытирали доску, и затолкала Маше в рот. Маша завизжала и замотала головой, отталкивая от себя Лелю. В классе поднялся шум. Все повскакивали со своих мест. Растерянный вскрик Анны Романовны утонул в шуме отодвигающихся стульев и гомона.

Леля схватила Машу за волосы и с усердием потянула. Девчачий визг стал еще выше и звонче. Маша заколотила кулаками по Лелиным рукам и груди – куда попадала. А Леля прошептала:

– Видишь, плачешь тут только ты.

Вдруг кто‑то схватил Лелю почти за шкирку, как котенка, и оттащил от Маши.

– С ума сошла, что ли! – раздраженно сказал Илья и встал между девочками, расставив руки. Где‑то позади него мелькало взволнованное и бледное лицо Анны Романовны.

– Вы видели?! – дрожащими губами пролепетала Маша, вытащив наконец изо рта тряпку. – Видели?! Ненормальная! Больная! Психованная!

– Да помолчи ты, – поморщился Илья, – тоже хороша! А ты? – он внимательно посмотрел Леле прямо в глаза. – Совсем тормозов нет? Бить – это последнее дело.

Лелю, как и любого человека, который уже совершил неблаговидный поступок, страшно раздражали те, кто смотрел на нее с видом праведника. Хотелось назло таким стать еще хуже, только бы не дать понять, как на самом деле тоже хочется оказаться на этой вершине нравственности. Леля собиралась ответить Илье, не сдерживаясь в выражениях. Но вдруг та боль, которую она выплеснула на Машу, вернулась к ней в утроенном виде. Леля потерла виски, в глазах стало мутнеть, и к горлу подкатила тошнота. Она покачнулась. Илья успел придержать ее за локоть.

– Ты чего? – испугался он.

– Ой‑ой! – возникла вдруг рядом Анна Романовна. – Все, пойдем к медсестре. Если ее нет, «Скорую» вызовем. Так, – она повернулась к классу, – вы все сидите тут и ждите меня. Илья! За главного! Сделай так, чтобы больше никого не избили, не выкинули в окно и не повесили на собственных косах.

На лестнице Анна Романовна, осторожно придерживая Лелю под локоть, помогла ей спуститься с третьего этажа. Еще издали Леля с облегчением заметила, что дверь в кабинет медсестры открыта настежь и там расставляет папки с документами женщина в белом халате.

– Что это тут у нас? – спросила она, когда Анна Романовна ввела Лелю.

– Я не знаю. Пошатнулась, побледнела… – растерянно начала учительница.

– Мигрень, – коротко сказала Леля, потирая виски пальцами. Боль перекатывалась под подушечками.

– Ох‑ох‑ох, – покачала головой медсестра. – Мигрень… Давно у тебя так?

– С детства. Всю жизнь. Я таблетки обезболивающие не взяла.

– Это плохо, что не взяла. У нас тут ничего сильнее парацетамола нет.

– Я пойду. У меня там дети в классе, – сказала Анна Романовна. – Оля, я позвоню сейчас твоей классной руководительнице. У тебя кто?

– Не надо, сама разберусь.

Анна Романовна хотела что‑то еще сказать, но, видимо, не нашла слов и быстро вышла из кабинета.

– «Скорую» вызвать? – спросила медсестра, меряя Леле пульс.

– Лучше домой отпустите.

– Домо‑о‑ой, – протянула медсестра. – А может, у тебя не болит ничего? Врешь, может? Что у вас, контрольная, что ли?

– Ну хотите, папе позвоните. Он вам скажет. «Скорую» не надо, потому что толку от нее нет. Они только укол ставят, а он особо не помогает. Мне мои обезболивающие гораздо лучше помогают. А они дома. – Все это Леля говорила очень медленно, едва ворочая языком.

Видимо, выглядела она правда болезненно, потому что медсестра сочувственно оглядела ее и сказала:

– Ладно, выпишу тебе освобождение. Как домой добираться будешь?

Леля пожала плечами.

– Номер отца диктуй, – сказала медсестра, ища на столе под грудами белых бумаг телефон.

 

9

 

В постели Леля провалялась два дня, и еще один день у нее ныли виски так, что ходить и есть она уже могла, но полноценно жить – еще нет. Папа все это время пропадал на работе и заходил к ней только поздно вечером, когда она уже проваливалась в сон после обезболивающих, хотя его присутствие в комнате все равно ощущала.

Мама пару раз звонила, но у Лели болели глаза, и она не могла даже на секунду посмотреть в экран телефона. Вообще в ее комнате во время приступов мигрени всегда стояла полутьма. От света становилось хуже и даже начинало тошнить.

Леля слышала, как папа ходил туда‑сюда около ее дверей и говорил с мамой:

– Да, снова началось. «Скорую» вызвать не разрешает… Нет, не вижу поводов для беспокойства. Твой приезд тоже необязателен… Если что‑то случится, наберу.

Ухаживала за Лелей в основном тетя Таня, хотя Леля терпеть не могла, когда во время приступов оставалась с ней один на один. Родители‑то люди спокойные, много раз беседовавшие с врачами, уже без истерик и лишних волнений реагировали на Лелину боль, знали, что нужно приглушить свет, задернуть шторы, сварить слабый бульон, приносить воду и оставить ее одну, в тишине. А тетя Таня искренне считала, что лучшая забота – это жалеть от всей души, поэтому без конца носила Леле чай и шоколад и громко, будто нарочно, причитала: «Бедный ты мой ребенок!» Леля морщилась и притворялась спящей, тогда тетя Таня замолкала и на цыпочках, волоча за собой Филю за ошейник, покидала комнату.

Через три дня боль совсем ушла. Леля с тоской отправилась в школу. Она знала, что приступ был только передышкой, а настоящая мигрень ее ждет за школьными дверями.

Когда она вошла в класс, все на нее смотрели зло. Леля была к этому готова, поэтому не растерялась и спокойно направилась к любимой последней парте третьего ряда. Положила перед собой сумку, надела наушники и положила голову на стол. Хотелось спать. В голове крутились мысли: «Почему так у нас все началось? Почему я всегда на ножах с окружающими? Как я устала!.. Боже мой, как я устала!..»

Открыла глаза Леля от резкого осознания того, что над ней кто‑то стоит. Она быстро подняла голову. Сонечка.

Леля снова удивилась, какие у этой девочки глаза хорошие, искренние! И главное – большие! Будто чтобы каждый видел, что ничего плохого в этой душе не таится, ищи – не найдешь.

– Как ты? – спросила Сонечка вроде даже со стеснением.

Леля не любила такие вопросы. Она считала, что человеку на самом деле наплевать на ответ. Очевидно, что вопрос задался просто ради начала разговора.

– Ты что‑то хотела? – спросила Леля жестко. Она боялась слишком рано стать доброй, вдруг Сонечка только с виду полевой цветочек, а на деле… Что там Маша так уставилась? Вдруг захотели посмеяться?