175 дней на счастье

– Еще счастливее многих. Без розовых очков. Все несчастья у людей от того, что очки трескаются рано или поздно, и стекла больно режут глаза.

– А все‑таки ты не права.

– Да что вы!

– Мне вот от вас с Андрюшей ничего не надо. Я вас просто так люблю и просто так о вас забочусь. Видишь, Леленька, тебе нечего сказать, а это значит, что ты не права.

Леле было что сказать. Она давно заметила, что тетя Таня не особо стремилась «просто так заботиться» о них до тех пор, пока не поумирали все ее друзья и муж. И вот только тогда, когда огромная черная дыра одиночества стала особенно сильно затягивать, тетя Таня и пригласила их к себе.

Леля подумывала сказать это, но у нее ныла голова, и объясняться вечером с отцом, почему она довела тетю Таню до слез, сил не было совсем, поэтому Леля решила промолчать.

А тетя Таня, довольная своей победой и молчанием Лели, вышла из комнаты.

 

4

 

Леля хотела пойти в новую школу с понедельника, а эти четыре дня отлежаться дома. Тем более что мигрень хоть все‑таки и не разыгралась в полную силу, но еще и не отступила до конца: ныли виски и болели глаза. Андрею Петровичу этот расклад не понравился.

– Не вижу необходимости откладывать неизбежное, – сказал он. – Ты уже и так пропустила порядочно уроков. А от мигрени как раз в школе отвлечешься. – Андрей Петрович в этот раз не верил жалобам Лели на головную боль, подозревая дочь в обычной лени.

Спорить с отцом бесполезно. Демократия в воспитании никогда не была его коньком.

Одевалась в первый школьный день Леля в особенно понуром настроении. Она представляла, как муторно и сложно будет вливаться в уже сложившийся коллектив, что нужно общаться, рассказывать о себе, слушать о других и проявлять хоть чуть‑чуть искренний интерес…

А еще ее внешний вид. Сама Леля давно уже привыкла к повышенному вниманию и непониманию – плата за броскость, которая ей даже нравилась. Но у нее совершенно не было сил именно сегодня, чтобы отстаивать себя перед учителями. В прошлой школе, из которой ее попросили уйти из‑за поджога (ту, в которой она училась последние два месяца, Леля даже не считала, потому что редко там появлялась), каждый пожилой преподаватель – а таких подавляющее большинство – считал своим святым моральным и воспитательным долгом указать ей на то, что, одеваясь так, она совершает страшную ошибку, которая приведет ее к самому печальному концу.

– К какому же? – интересовалась Леля всегда со смешком.

– К канонически плохому, – качая головой, будто уже скорбя по ее судьбе, отвечали преподаватели.

«Ну пусть хоть тут ко мне не лезут», – взмолилась Леля, выходя из папиной машины у школьных ворот.

– Хорошей учебы, – сказал папа, поглядывая на часы. – Сейчас эксцессы нежелательны.

Леля хлопнула дверью. Она смутно представляла значение слова «эксцесс», но догадалась, о чем попросил ее папа. Вообще, ей всегда было забавно общаться с отцом – без словаря канцеляризмов не обойтись. Андрей Петрович, большую часть времени и жизни проводя на работе, абсолютно забывал менять стиль речи на живой и человеческий, когда выходил из кабинета и оказывался в кругу семьи. Например, об отпуске папа говорил дома так: «С целью восполнить израсходованные жизненные ресурсы мною было принято решение отправиться к морю», а когда Леля о чем‑нибудь просила его, он сдержанно, как на деловом собрании, говорил: «Я рассмотрю данный вопрос».

У поста охранника в школе Лелю встретила невысокая немолодая, но еще нестарая женщина с короткой стрижкой и ярким запахом цветочных сладких духов. Она с пугливым интересом окинула Лелю с головы до ног: от розовых в этот раз стрелок до топа, голого пупка и черных джинсов с разрезами на бедрах.

– Оля Стрижова? – спросила она, чуть помедлив.

– Да. Только Леля.

– Я Ксения Михайловна – твой классный руководитель. Пойдем, познакомлю тебя со всеми.

Ксения Михайловна шла чуть впереди, а Леля, глядя под ноги, плелась сзади. Видно было по торопливым и суетливым действиям учительницы, что ей неловко: она не знает, как реагировать на подобный вызов и эпатаж. Новый директор запрещал делать замечания по поводу внешнего вида детей, которые «так самовыражаются», с чем Ксения Михайловна была не согласна, но не отважилась возразить Сергею Никитичу, когда он озвучил свое требование, и сейчас неловко молчала.

– Так, ну второй и первый этажи у нас для малышей. Старшеклассники обитают в основном на четвертом. Сейчас у вас будет геометрия. Так, нам с тобой в четыреста одиннадцатый… Нет, не сюда, он чуть дальше, в этом закуточке… Да, проходи. Господа десятиклассники! – Ксения Михайловна похлопала в ладоши, привлекая внимание, когда они с Лелей вошли в светлый кабинет. Сначала никто не обратил внимания на их приход: пятеро ребят сидели на подоконнике и болтали, кто‑то мыл доску, кто‑то писал в тетради, остальные разбрелись по классу, собравшись группками.

Ксения Михайловна еще раз похлопала в ладоши и поздоровалась громче. Гул стал стихать, и двадцать пар глаз постепенно приклеились к вошедшим.

– Ну вот и славно. Всем доброе утро! Я хочу представить вам новую одноклассницу. Оля Стрижова. Оля к нам перевелась…

– Леля.

– Что? – не поняла Ксения Михайловна.

– Я предпочитаю форму имени Леля. Оля мне не нравится.

– А, – на миг растерялась Ксения Михайловна. Ей не пришлась по душе эта странная, так ярко и совсем некрасиво, на ее вкус, одевающаяся девочка, ее новая ученица. – Леля к нам перевелась из гуманитарной московской школы. Литературы было много, да?

– Ага, по горло.

– Надо же… Значит, ты, если что, ребятам сможешь помочь с чем‑то, что‑то разъяснить.

– Разъяснить?

– Да.

– Разъяснить что‑то могу.

– Прекрасно! Ну что, господа десятиклассники, вы знакомьтесь, а я пойду. Урок скоро начнется.

И она вышла из класса, как выходит трусоватый человек, оставляя в комнате наедине собаку и кошку, чтобы ему, не дай бог, не прилетело.

 

5

Леля немного постояла у доски, оглядывая одноклассников. Мальчики – высоченные и прыщавые, девочки – кругленькие, оформившиеся и с интересом во взгляде.