175 дней на счастье

Надя улыбнулась и направилась к выходу. Леля смотрела ей вслед, а потом вдруг, подхлестнутая большим тоскливым чувством одиночества, спросила:

– А ты сейчас на урок?

Надя обернулась, положив руку на дверь:

– По идее, да, а что?

– А не хочешь кофе попить?

– Кофе… – Надя задумалась, потом пожала плечами. – Почему нет? Давай! Я знаю хорошую кофейню.

Они направились на первый этаж. Раздевалки десятого класса и одиннадцатого были в разных концах коридора, поэтому ненадолго им пришлось разделиться. Быстро накинув куртку, Леля поспешила к выходу из раздевалки и вдруг на кого‑то налетела.

– Извини за то, что мы столкнулись, и предупреждаю, что грубить, как в прошлый раз, совсем необязательно.

Леля подняла голову и увидела Илью. Он тоже был в куртке и от него пахло сигаретами. Видимо, выходил покурить.

Смотрел он на Лелю равнодушно, а говорил будто бы даже с раздражением:

– И, кстати, у нас сейчас английский, если ты вдруг забыла.

Отвечать Леле не хотелось, она молча обошла Илью и продолжила путь к выходу.

 

7

 

В кофейне было пусто. Только сонный бариста лениво протирал чистые кружки.

– Да в этом городе не принято по кафе ходить. Папа как‑то даже сказал, что здесь посещают только два места: работу и продуктовый, – сказала Надя.

Они сели за дальний стол у окна. Небо затянуло тучами, и в помещении царил холодный полумрак. Леля зевнула, а потом посмотрела на Надю. Она еще в туалете показалась Леле красивой, но при дневном, пусть и тусклом свете Надя оказалась невероятно прелестной. Миловидных лиц много, гораздо меньше уникальных в своей красоте. А Надя обладала таким необыкновенно узким, изящным разрезом глаз, что казалось, будто она всегда слегка хитрит, и приподнятые внешние уголки глаз создавали ощущение вечной полуулыбки на ее лице.

Бариста, молодой парень, принес две чашки кофе. Надя подождала, когда он уйдет, и негромко сказала Леле, кивнув на него:

– Как, наверное, погано понимать, что ничего большого и великого в твоей жизни уже не будет. Только какая‑нибудь жена, дети, на которых вечно будут нужны деньги, а потом и старость.

Леля посмотрела на бариста. Лицо его не было злым, он пританцовывал под музыку, занимаясь чем‑то за стойкой. Казалось, что впереди у него только хорошее.

– Да ладно, с чего ты взяла, – сказала Леля.

– Потому что я знаю этот город. Отсюда либо уезжают учиться в институт, либо остаются тут навсегда, хоть и тешат себя мыслью, что обязательно вырвутся. Каждый раз, когда вижу разочарованных жизнью кассиров в магазине, радуюсь, что у меня есть такой трамплин. Ну ты должна меня понять. Твой папа тоже тебя сможет подстраховать в любом случае. Он же у тебя управляющий на заводе, да?

– Угу.

– Мой папа, кстати, хвалил его. Сказал, что он у тебя крутой руководитель и вообще умный очень.

– Куда ты хочешь поступать?

– В Москву, естественно. Я люблю повеселиться. Тут негде. Мы с друзьями уже со скуки мрем. А вы ведь в Москве жили, да? Как тебе?

– Было круто, – охотно отозвалась Леля, – у меня была компания близких друзей в старой школе. Мы постоянно что‑то придумывали. Жорж, это мы так называли Геру, моего друга, умудрялся по знакомству протаскивать нас на закрытые вечеринки. Было невероятно весело! Мне не хватает сейчас…

– Ты с друзьями московскими общаешься еще?

– Нет, – чуть помедлив, ответила Леля, – не общаемся. И мне, честно говоря, страшно одиноко. Совершенно… гадкое чувство. Такое ужасное ощущение всеобщей ненужности.

– Да, знакомо, – сочувственно улыбнулась Надя.

Леля и сама не могла понять, как она, такая закрытая, вдруг призналась в очень личном переживании едва знакомой девушке. Но объяснялось все очень просто: избитый человек с большой радостью и благодарностью хватается за того, кто первый присаживается около него, дает попить воды, промывает раны и окутывает сочувствием.

– А как ты справляешься с тотальной ненавистью одноклассников? – спросила Леля. – Потому что я… со мной такого не было. В московской школе как‑то сразу друзья появились… И не то чтобы я так уж ищу одобрения ребят, просто выматывает, понимаешь… Каждый день как на войне. Я умею удары отражать, но постоянно, это, понимаешь, совсем невыносимо.

Надя пожала плечами.

– Я уже легко к этой тотальной, как ты сказала, ненависти отношусь. Мне просто глубоко плевать. А еще мне их немного жалко.

– Почему жалко?

– Они не мы. Это у нас с тобой прекрасное будущее впереди и куча возможностей. А у большинства что? Ты же слышала эту девочку в туалете: родители на заводе получают копейки. Перспектив никаких: либо институт (но это для умненьких, а их мало), либо тоже завод. Вот они и злятся на таких, как мы. Ну и пусть злятся! Разве я виновата, что мне повезло родиться в обеспеченной семье. Я когда узнала, что ты в нашу школу пришла, подумала, что к тебе нужно подойти.

– Почему?

– Таким, как мы, нужно держаться вместе. Не хочу казаться высокомерной снобкой, но это правда жизни. Есть те, кому повезло больше, а есть те, кому меньше. Последние злятся на весь мир, а первые идут семимильными шагами вперед. Не знаю, как тебе, а мне никогда не было интересно с теми, кто… – Надя задумалась, подбирая слова: – Ну… кому повезло меньше. Они как‑то даже мыслят иначе: нешироко, несвободно. Унылые такие, всего боятся. Я вот ничего не боюсь. Уверена, ты меня понимаешь. Хочу попробовать все! Хочу проглотить жизнь большими кусками! И не боюсь подавиться.

Пока Надя говорила, Леля молчала и размышляла о ее словах. Иногда ей хотелось отшатнуться от собеседницы – таким недетским цинизмом веяло от всего ею сказанного, а потом все же Леля, вспоминая отдельные моменты жизни, соглашалась с ней. К концу их беседы она решила, что Надя своеобразная и вполне имеет на это право. Ее спокойствие и самоуверенность понравились Леле, запечатлев Надю в Лелиной голове как хорошую и приятную знакомую.

Перед выходом из кофейни, когда встреча подошла к концу, Леля забежала в женский туалет, а когда вернулась, Надя что‑то читала в телефоне уже полностью одетая.