Агорафобия

Татьяна сделала замечание: для кого вбита табличка «Стирать на колонке строго запрещено»? Верка моментально матерком её отбрила. Мол, захочет – под носом у Татьяны организует постирушку. Или пускай Татьяна засучит рукава и поморозит холёные ручки в ледяной воде, потому что у Верки индезитов и занусси нету.

 

– Давно пора снести эту колонку. И ваши бараки, – бросила Татьяна уходя.

 

– Давно пора ваши коттеджи снести. А лучше подпалить, – процедила вслед Верка. – Жирдяи проклятые.

 

***

 

Андрейка подружился с одним обитателем гадюшника, но об этом благоразумно помалкивал. В коттеджной ограде, между бетонными плитами, образовался зазор, его в высокой траве не видно. Через эту щель может пролезть только очень маленький человек. Однажды Андрейка вылез – а на берегу сидит дядька и ловит рыбу. На травинку нанизано штук десять рыбёшек.

 

– А рыбкам больно?

 

– С чего вдруг. Спят они.

 

Андрейка успокоился за рыбок. Дядька угостил Андрейку пластилиновым чёрным хлебом и разрешил подержать удочку. От него пахло чесноком.

 

– Не нравится? – удивился балагур дядька (он велел называть себя дядя Спиря). – Для мужика батюшка чеснок – первое дело. Самый калорийный овощ – раз. Витаминный – два. Заразу убивает – три. Вкусный – четыре. Мужицкую силу даёт – пять. Вот какая полезная штука.

 

Выяснилось, что для дяди Спири чеснок не приправа, а основная пища. Он его поглощает в огромных количествах. А суп, хлеб – так, пустяки, чтобы было чем заесть чеснок. Андрейка всё смотрел, как это дядя Спиря странно подогнул под себя ноги. С любопытством ждал, как он будет вставать.

 

– А вот так! – он будто читал Андрейкины мысли. Вытянул грязные, с кожаными ладошками, суконные перчатки, на которых сидел. Сунул травинку с рыбой в зубы. Надел суконки и весело, играючи поскакал по тропинке к бараку. Забавно, в такт скачкам, подпевал:

 

– Бон, бон, бон! Бессама… Бессама му‑уча!.. Знаешь, как по‑нашему? Целуй меня, крошка! Целуй меня сладко!

 

Андрейка зачарованно бежал рядом.

 

– Дядя, что у вас с ножками?

 

– А поездом переехало, – дядя Спиря остановился отдохнуть. Ловко выплюнул травинку с рыбой на колени. – Вот такое счастье привалило. Жил себе, стрелял у бабок пенсию. И вона: сразу в дамки. Инвалид первой группы. Пенсион шесть тыщ: пей не хочу. Все соседи завидуют. Мои кормильцы, – любовно похлопал по культям, обвёрнутым в штанины. – Я теперь в бараке самый уважаемый человек, со стабильным доходом. Был Спирька, а нынче: Спиридон Григорич. То‑то.

 

***

 

…В посёлке отключилось электричество. Ждали, что дадут к вечеру. Не дали и к утру, и к вечеру следующего дня. Пытались дозвониться к коммунальщикам. И раньше связь была плохая, а тут вообще глухо погрузились в зону вне доступа.

 

Стояла жара, и это была катастрофа. Поливать огороды нечем – насосы умерли. Для питья цедили воду из родника. У всех дружно потекли морозильники. Татьяна отыскала на веранде примус. Бросилась варить из раскисшей ягоды – варенье, из размороженных овощей – икру. Мясо – в тушёнку.

 

Как назло, Татьянин муж с братьями Тыценко накануне уехали в соседнюю область на базу – они занимались оптовой торговлей. Раньше той недели обратно не ждали. У соседей Ночёвкиных внедорожник не на ходу. Авдеевы только что продали машину – новую ещё не купили. Автобусы до посёлка не ходят – дорога на ремонте…

 

Зато под вечер объявился безногий Спиридон. Он с оказией уезжал в город за пенсией ещё два назад – и пропал. У барака его сбросило социальное такси – списанный «рафик» с облезлым красным крестом на боку. В прямом смысле сбросило – круто развернулось и прытко умчалось, будто от кого спасаясь.

 

Из города Спирька обычно прибывал наклюкавшись в зюзю – а тут ни в одном глазу. Глаза вытаращены челюсть трясётся. В углу небритого рта приклеилась, присохла забытая ещё с города папироска.

 

Измученные неопределённостью поселковые женщины заслышали шум машины. Перебороли соседскую, классовую, социальную неприязнь, вышли к бараку. Вокруг Спирьки клубился барачный люд, находящийся в разной степени алкогольного опьянения и похмелья. Покачивался, помалкивал, тяжко тряс башками, со скрипом ворочал мозгами. Переваривал привезённую Спирькой из города дикую, невероятную, чудовищную новость.

 

Спирька оглянулся на подошедших «чистых» поселковых женщин. Глухо повторил, облизнув чёрные треснувшие губы:

 

– Революция.

 

– Что‑о‑о‑о?!! Какая… Революция?!