Айсберг. Исторический роман

Что у всех самая первая любовь бывает такой, бывает блестящей и сияющей – не мне судить. У меня другой первой не было. Первее не придумаешь – ну что ты скажешь – в тринадцать лет?

 

И если бы это случилось при других обстоятельствах, то… от несчастной любви ведь детей не бывает – так? Если бы это блестящее и сияющее, как шаровая молния, например, ударило бы – ну, например, в тебя – и не где‑нибудь, а в старинном замке, как теперь говорят, что эти замки – все, нормальное место проживания для меня и моих родственников, для наших друзей и товарищей, что они якобы старинные и что там завелись какие‑то духи… Ну вот, может быть, такой именно дух и подскочил ко мне сзади и нанёс мне удар в самое темечко, а когда я очнулся и раскрыл глаза, то увидел…

Ну что ты скажешь, в этот миг гроза ещё не подкрадывалась к нам на мягких лапах, так – погромыхивал где‑то гром, но это на таком далёком расстоянии, что его будто бы и не было, а была тишина, прервавшаяся только ударом кнута и визгом какого‑то животного, проскочившего под окном. Эти длинные, до самого пола, и высокие окна, и узкие и с закруглением наверху, и я к такому окну подошёл и смотрел, что там происходит внизу…

 

Представь себе тишину – такую, как бывает темнота, и говорят, что так темно, хоть глаз выколи, вот так было тихо… Вот такая была тишина – абсолютная – как чистая, до дна, вода, вот такая – НИЧТО. И, может быть, моя мать выговаривала и тогда какие‑то слова, потому что она молчать не умела, это как пить дать, но в этот миг – ну может быть такое мгновение на свете, когда все слова куда‑то ушли? Попрятались по своим норам и выглядывали только… из‑под кресла, например, одним мохнатым серым ухом выглядывало какое‑то слово – необязательное, так, болтовня какая‑то, подобающая какой‑нибудь горничной или поварихе, а не моей матери, снабжённой как‑никак всеми аксессуарами богатства и власти и с огромными, как мне тогда казалось, алмазами на груди и в ушах; а зачем всё это тяжёлое таскать?

 

Фото из архива Анны‑Наталии Малаховской

 

А вот надо таскать, надо соседям показывать, что она, мол, ну, в общем, – не знаю, каким это словом обозвать, ну, может быть, престиж – подойдёт тебе такое слово? Чтоб тебе как следует уразуметь этот момент внезапной и полной ТИШИНЫ – Ничто – уничтожения всего, который опрокинулся на меня и обрушился, как мне казалось, на всех… Но моя мать не переставала вышивать свои розоватые какие‑то цветочки на пяльцах, потому что прекратить это занятие не могла – это было не в её власти, и она с умильным выражением лица сновала иголкой туда и сюда и, казалось, не слышала этой рухнувшей на нас тишины.

А я подошёл к окну и посмотрел вниз. На двор. И если бы не подошёл в тот момент – всё могло бы окончиться хорошо. Потому что ни раньше, ни позже, ни до ни после, такого сверкания всеми красками не было, потому что только в этот и именно в этот миг солнце пробилось сквозь чёрную мохнатую накипь на небе и просияло – на один только ослепительный миг, на секунду, и в этой секунде, внутри неё, я увидел какое‑то скопление лучей, как… да, вроде как корону увидел над головой – на фоне чёрной, иссиня‑чёрной и мохнатой и страшной, как медвежья шкура, которой меня в детстве пугали – вот на фоне этой, так сказать, тучи, но она была или казалась мне в сто раз страшнее любой тучи – на её фоне ярко горели на солнце, выскочившем всего лишь на секунду, может быть…