Ангелы, демоны, странники. Роман
1
Внезапно на середине реки юную купальщицу останавливает ужас. Он леденит сердце, сковывает, парализует все тело.
А ведь еще мгновение назад девушка плыла уверенно, бездумно. С безрассудной легкостью она отдавала себя во власть игривого течения, предоставляла еще теплой после знойного дня воде ласкать свое юное тело. Что же случилось?
Вдруг осознается, что до обоих берегов одинаково далеко, а вокруг – ни души. В следующее мгновение вспоминается, что и плавать‑то научилась всего две недели назад.
Открытие это словно пробуждает от блаженного полузабытья. Купальщица порывисто оглядывается.
Безмятежная зеленоватая гладь воды, чуть подернутая туманом, тянется не на один десяток метров. Темнеющие на берегу заросли ивняка кажутся краем света.
«Это я столько проплыла?!» – не верится самой.
Другой, едва различимый сквозь туман берег видится таким же безнадежно далеким.
«Возвращаться обратно в Русалочью заводь, в сторону своей Камышовки? Плыть дальше, на другой берег, в соседнее Ягнятково?» Девушка начинает метаться.
С потерей самообладания утрачиваются и силы. Отяжелевшие ноги начинает тянуть ко дну.
«Это, что же… все?» – спрашивает себя утопающая, даже мысленно не решаясь произнести слово «смерть».
А вода уже поминутно накрывает с головой, попадает в ноздри и рот. Девушка отфыркивается, начиная захлебываться. Это противно. Она понимает, что через минуту станет невыносимо.
К сердцу вдруг подкатывает приступ отчаянной, бессильной злобы на саму себя: «Дура! Пришла, называется, любоваться восходом! Давай, любуйся!»
Вынырнув в очередной раз, утопающая успевает окинуть небосвод жадным взглядом отчаяния.
Горизонт пылает огнем. Земля у его кромки и полоска неба над ним слились, окрашенные восхитительным пурпуром. Медленно всплывает огромный пламенный шар. Он еще не слепит глаз. Он позволяет любоваться своей царственной красотой.
Как ни странно, осознание близости конца нисколько не препятствует в эти секунды созерцанию красоты.
«Эх! – думается незадачливой купальщице. – Неужто мне и впрямь придется распрощаться с жизнью в шестнадцать лет?!»
Девушка часто слышала от взрослых, что шестнадцать лет – это только восход жизни. Но ей не с чем сравнивать. Ей никогда не было больше. Шестнадцать лет – это ее век.
И он начинает проноситься перед мысленным взором. Память воскрешает все события жизни, начав обратный отсчет.
2
Вчера, голубой июньской ночью Агаше Солнычевой не спалось. Невнятные чувства томили ее юную душу. То хотелось вырваться из неги пуховых перин, выбежать на крыльцо и разбудить всю Камышовку возгласом: «Как прекрасна жизнь! Как я счастлива!» А через минуту Агаша, уткнувшись лицом в подушку, беззвучно рыдала, сама не понимая, о чем.
На заре ее вдруг охватило желание сочинять стихи. Но зыбкие, бесформенные, подобные танцующим на воде лунным бликам, чувства укладывались лишь в оборванные фразы: «Муторно на душе… Хочу чего‑то… Не пойму, чего…»
Июньские ночи коротки. После нескольких проведенных в бессоннице часов Агаша начала отчетливее различать окружающие ее предметы. Стали угадываться оленята на плюшевом ковре, различаться железные прутья кровати.
Взволнованный взгляд принялся блуждать по залитой предрассветной мглой комнате. В углу иссиня‑белым пятном маячила печь. Цветастой занавеской было отгорожено пространство кухни. Складки занавески напоминали выстроившихся в хоровод стройных девушек. Между столом и печью темнела дверь, ведущая в бабушкину горницу.
Уже стали различимы висящие в изголовье кровати образа в застекленных киотах, незатейливо украшенные фольгой и выцветшими искусственными цветами и любовно обрамленные белым расшитым узорами полотенцем.
В эту предрассветную рань Агаше и взбрело в голову отправиться на Русалочью заводь…
А вот перед глазами вырастают высотные новостройки Золовска. (Агаша родилась в этом городе и жила здесь с родителями все время кроме летних каникул, которые неизменно проводила в Камышовке у бабушки). Мимо длинного, стоящего зигзагом, дома вдоль зеленеющего палисадника бежит стайка детей. Всплывает в памяти запах мокрого после первой майской грозы асфальта…
Затем разворачивается рождественский вечер. За окном квартиры сгущаются сумерки. По снежному городскому пейзажу разливается сказочная синева. Крошка Агаша сидит за столом рядом с мамой и помогает ей вырезать снежинки и ангелочков из белой бумаги. У расцветшего зимними узорами окна сидит пришедший в гости дедушка, папин папа. В его окладистой серебристой бороде – совсем такой, как у Деда Мороза – прячется улыбка. Напротив, на диване, рядышком сидят две Агашины бабушки, мамина и папина мамы, и тоже улыбаются. В это время папа развешивает на зеленых пахучих ветвях елки блестящие разноцветные шары. В одном из них Агаша вдруг видит отражение всей комнаты, своих близких и себя самой…
Перед мысленным взором, сменяя одна другую, проносятся сцены семейных праздников и школьных будней. Кинопленка жизни с головокружительной скоростью мчится вспять.
Наконец, она предоставляет Агаше созерцать разноцветные погремушки, нанизанные на веревочку и прикрепленные к краям коляски и крошечные ручонки, неумело перебирающие их…
В следующее мгновение взору открывается довольно живописная, показанная откуда‑то сверху, картина, которую Агаша не сразу узнает: таинственная глухая местность; клочья тумана, позолоченного восходящим солнцем; в искрящейся воде живописно барахтается обнаженное бело‑розовое девичье тело.
Пейзаж похож на сцену из какой‑нибудь древней сказки о русалках, которые часто рассказывала бабушка. Агаша невольно любуется им и фигуркой девушки.
Вдруг узнав себя, она самодовольно отмечает: «Да я совсем взрослая!»
3
Через секунду барахтающаяся в воде фигурка становится маленьким светлым пятнышком, река – серебристо‑зеленой змейкой, а окружающие ее золотистые пашни и зеленые пастбища – ровно очерченными лоскутами. Агаша видит это все с огромной высоты.
