Безымянная скрипка

К черту все – мне надо отмыться от этого поганого дня.

Прислонившись к стене плечом, устало прикрыв глаза, я сквозь шум воды снова различал звук телефона.

 

5. На своих местах

 

Хотелось курить. Я метался по квартире в поисках пачки сигарет: ключи, деньги, телефон – все на месте… Привычка выкладывать на тумбочку содержимое карманов, как только я возвращаюсь домой, меня не подвела, а вот сигарет нигде не обнаружилось. Я огорчился – однако вскоре наткнулся взглядом на пачку на полу между тумбочкой и кроватью.

Хвала всем богам, демонам, Расщепленной Звезде, кому угодно.

Я затянулся. Все на своих местах, уютный маленький мирок. Люди называют это социофобией… Мне было плевать, как это называют. В людях я не нуждался.

Часть мира, в которой я появляюсь – всего лишь андеграунд, это маски и роли, настоящего меня, кажется, на самом деле не знает никто. В Нью‑Йорке восемь миллионов человек, на планете – семь миллиардов… Мне повезло, что о моем существовании вспоминают только тогда, когда надо развлечь толпу музыкой, мне повезло, что по какой‑то причине я пригодился в деле, которое у меня получается лучше всего.

Я лежал на спине поперек кровати, откинув голову назад, всматриваясь в бесцветное дневное небо, перевернутое вверх ногами, серый день с пасмурными облаками неуверенно пробивался в окно. Не хотелось ничего делать, вновь эта знакомая апатия… Я могу ничего не делать.

Я сел. Сигарета уже давно дотлела в руке, боль в запястье пульсировала жаром, пластырь белел на ладони. Равнодушно окидывая взглядом пространство комнаты, я вдруг вспомнил про пропущенный телефонный звонок. Я доковылял до тумбочки.

Два пропущенных звонка. От неизвестного номера.

От мысли, что этот номер и новый знакомый с желтыми глазами как‑то связаны между собой, по спине пополз неприятный холодок. Глупости.

Глаза слипались, то ли от усталости, то ли от скуки. Свернувшись в позе эмбриона – насколько это позволяли искалеченные конечности, – я провалился в сон. Позже я ни разу не вспомнил про пропущенный вызов и не перезвонил.

За окнами многоквартирного дома, не интересный мне, кипел нью‑йоркский муравейник, вечерние фонари зажглись в сумерки, приглашая осеннюю ночь. Мне снились желтые глаза и хохочущая скрипка, танцующая вокруг цыганского костра.

 

6. Бесит

 

– Ты воспользовался моей кредиткой?

Я опешил и лишь непонимающе хлопал глазами.

– Да, а что такого? Ты мне должен пару сотен.

– Как… Почему ты мне говоришь об этом только сейчас?

Мимо нас пронеслись работники клуба с ворохом проводов под мышкой, и мне пришлось отступить в сторону, чтобы не мешаться на проходе.

Я негодующе уставился на Бафомета. Этот поганец оплатил скрипку с моей кредитки!

– Это же твоя скрипка, – оправдывался он.

Он даже не старался изображать раскаяние – он видел, что я не злюсь, просто обескуражен.

– Это не моя скрипка, – отчеканил я, разворачиваясь на пятках в сторону сцены.

Меня встревожила новость, запал бешенства был меньше необъяснимого беспокойства. Иногда эти музыканты‑демоны такие странные…

Я оглянулся на Мета, проглотив невысказанные сомнения, и лишь миролюбиво пожал плечом:

– Забей, нам пора выходить.

После выступления я чувствовал себя, как выжатый лимон. Зал визжал и рукоплескал, а мне казалось, что меня загоняют в угол, безысходность сжимается, как узкий луч света, в котором я, как цирковой зверь, обнажаю тело и душу всем напоказ…

Уже в гримерке я понял, что просто сбежал, не обращая внимания на восторженный гул толпы, молящей о продолжении, кричащей название нашего коллектива, мое имя. Увидев в отражении за спиной темную фигуру, я вскочил, как ошпаренный, но был пригвожден тяжелой рукой к стулу.

– Виктор, ты заболел?

Демон Кафцефони – он же Кафц, он же Кит Сандстрем – подкравшийся незаметно, смотрел на меня внимательно. Сосредоточенное выражение на его лице – редкость.

Почему я струхнул? Мне просто надо выспаться.

– Да все отлично… Просто прекрасно, – поджал губы я, даже не стараясь выглядеть убедительным.

Кафцу врать бесполезно. Он не дурак – пусть и строит из себя шута, со своими гитарными трюками и танцами на сцене, мерзким и скабрезным юмором.

– Тебя бесит эта скрипка?

Он прав, меня бесит эта скрипка – проблема точно в ней, больше ни в чем.

Я развернулся на стуле – и уперся носом в козлиную голову‑маску в руках музыканта, беззвучно хохочущую надо мной своей рогатой мордой. Я поднял взгляд на Кафцефони, он испытывающе взирал на меня сверху вниз. Маска имела очевидное с ним сходство.

Почесав подбородок с козлиной бородой, Кафц произнес:

– Мне не нравится твой унылый вид.

– Мне тоже, – с искренней досадой отозвался я. – Но она меня, правда, бесит!

Кафц наклонился, и козлиная голова качнулась, следя за мной взглядом коричневых глаз. Мне захотелось хлопнуть ее по носу, но я сдержался.

– Я знаю, что делать, – заявила голова голосом стоявшего напротив Кафца. – Видел когда‑нибудь, как с огнем борются огнем?

Сжечь скрипку? Это я запросто!

К сожалению, это была всего лишь фигура речи. Я замотал головой, отстраняясь, уже в глубине души понимая, что он собирается заставить меня сделать. Я открыл рот, чтобы возразить, но передумал.

Очередное клише… А что я теряю? Засидевшись в уютном мирке, я рано или поздно опрокину переставшие качаться качели, самосаботаж мое второе имя.