Большие страсти маленького театра
Маргарита Карловна сделала несколько шагов в сторону выхода и обернулась:
– Потому что в его подчинении служат люди, которые в той же мере лишены совести, сколько каких‑либо чувств, и если у Гены худо‑бедно, но мозги работают, то его цепным псам думать категорически воспрещается, вот и делайте выводы, что нас ждет дальше. – Карловна взяла Альберта под руку и они очень быстро двинулись в сторону выхода из зрительного зала, очнувшаяся Людочка впрыгнула в миниатюрные туфельки и, слегка пошатываясь, двинулась вслед за этой печальной процессией.
В зале повисла гробовая тишина, о репетиции думать вообще не приходилось, и только сейчас я понял безвыходность своего положения.
Геннадий Рафаилович Блатняков появился на арене преступного мира Угорска как раз в те смутные времена, когда страну только начинала разрывать перестройка. Тогда он еще не был знаком с Зильберштейном, не имел видов на театр, а был просто мелким контрабандистом, занимался незаконной куплей автозапчастей с иномарок и перепродажей их на черном рынке. Дело было довольно прибыльным по тем временам, и тогда еще молодой Гена по прозвищу Боцман всего лишь наращивал мясо на скромный скелет своего благосостояния. Он вился вокруг довольно крупных фигур криминального мира маленького городка и всегда был рядом с ними в особо нужные моменты. Острый на язык, решительный, наглый, он прорубал, простреливал и выгрызал себе дорогу на вершину бандитского Олимпа и однажды после смерти авторитетного вора в законе Кости Кощея занял его место, позже попав в городскую прокуратору в качестве следователя по особо важным делам. Помогли ему в этом связи покойного Кощея, влиятельные друзья и неоконченное образование в школе милиции, из которой Гену Блатнякова вышвырнули на третьем году обучения за разбойное нападение. Тут‑то Блатняков и понял, что теперь он находится на коне, ведь занимая такой высокий пост, он мог стать хорошей «крышей» для огромной половины криминальных авторитетов города и области. Так и случилось. К нему на поклон ходили и мелкие воры, и марвихеры, и медвежатники, и прочие представители такой обширной системы, одно название которой – «ворье».Гена за нескромные суммы отмазывал даже самых безнадежных «коллег по цеху», давал полный карт‑бланш дл «работы» для людей посерьезнее и постепенно получил звание самой большой шишки Угорска, вплоть до дня, пока сам не попался по‑крупному.
Опальные артисты держат оборону
В дорожную сумку вслед за домашними трико и майкой полетел сотовый телефон и дорогущий костюм‑тройка, заботливо подаренный Жлобовым. В свою очередь кошелек, три пачки сигарет и туфли завершили мои спешные сборы. Да, я решил уехать, и в этом я не видел ничего постыдного, так как все это было однозначно не по мне.
«Если бы мне не было что терять и чем рисковать, может быть, я ввязался бы в эту авантюру. Но оставлять жену вдовой, а ребенка без отца я точно не планировал. Пошел Жлобов к черту».
Я стремительно схватил сумку, спешно обулся, потянулся к крючку, чтобы взять ключи, как вдруг в дверь позвонили, мое внутреннее ощущение в этот момент можно было сравнить с гитарой, на которой разом оборвались все струны.
«Никто не знает, где я живу. Кроме одного человека».
Я на цыпочках прошел к двери и осторожно посмотрел в глазок. На лестничной клетке стояла какая‑то неприметная старушка и нетерпеливо трезвонила в дверной звонок, я выдохнул, щелкнул замок, отодвинулась цепочка, и в следующую секунду резкий удар этой самой двери оттолкнул меня к стене. Пролетев добрых полметра, я вмазался головой о стену. Пока пытался понять, откуда у бабули по ту сторону столько дури, меня резко схватили за шкирку и как котенка грубо выкинули в зал. Дверь с грохотом закрылась. В глазах плясали чертята, из носа хлынула кровь, а изо рта лился поток отборной матерной брани. Когда я наконец‑то «прозрел», передо мной в кресле расплывшись, словно оставленное недобросовестной хозяйкой дрожжевое тесто, восседал Яков Валерьянович собственной персоной, а Череп в этот самый момент задергивал шторы и по традиции включал паяльник советского образца в розетку перед телевизором.
– Ох, Коля, Коля. Ну почему ты такой тугой‑то, а? – тяжело выдохнув, массируя виски, поинтересовался директор, с укором смотря на то, как я выпрямился в сидячем положении и прикладываю руку к разбитому носу.
– Вы не предупреждали о том, что здесь будут такие баталии, я не подписывался вставать меж двух огней. Разбирайтесь с Блатняковым сами, понятно? – Когда я заговорил кровь с новой силой полилась из носа, заливая лицо, Череп немного напрягся, когда понял, что паяльник работает слабо, а я напрягся, потому что Сергей Викторович никогда не пользовался паяльником по прямому назначению, и вообще не принадлежал к кругу творчески развитых людей.
– Так тебя никто и не заставлял с Блатняковым базарить. Тебе надо урезонить конфликт с театром. Ты в это можешь врубиться, фуфел? Для того чтобы порешать этот вопрос, нужны серьезные люди, а ты к этому числу не относишься. Расстраиваешь ты меня, Николай Романович, очень сильно. Вон еще собрался ехать куда‑то. Не ценишь ты хорошего отношения.
То, что происходило дальше, лучше не описывать, потому как приятного было крайне мало. Неработоспособность паяльника Череп благополучно заменил сигаретными окурками, которые тоже делали очень больно, и в этот момент я понял две вещи. Первое – я благополучно потерял любую возможность покинуть это мероприятие с возможно летальным исходом; второе – у больных на голову людей все же очень богатая фантазия.
В очередной раз сдержав крик я поднял глаза на Жлобова:
– Я понял! Понял я! Вопрос с театром урегулирую, я их повезу на «Бриллиантовую кулису» в этом сезоне. – Боль в нескольких местах каленым железом выжигала остатки рассудка, Жлобов вопросительно вздернул почти брежневские брови, а потом расплылся в поганой улыбке:
