Бумажные души
Вчера в интернате имело место нечто вроде официальных проводов с участием руководства, неизбежным букетом и прощальным подарком в виде подсвечника из какого‑то местного арт‑магазинчика. Девчонки иззевались за время церемонии, которая, кроме прочего, включала в себя напыщенную речь директрисы, женщины, которая в другое время носа не казала в “Ведьмин котел”. Когда Луве сказал ей, что Бесу Ундин нашли и она в больнице в Худдинге, директриса отозвалась на новость холодной улыбкой. С таким же успехом она могла бы ответить: “Бесе уже исполнилось восемнадцать, так что мы за нее больше не отвечаем”.
Вот и все.
Луве уже попрощался с девочками, которые занимались чем‑то на улице под руководством двух терапевтов. Самое время уйти, избежав прочувствованных прощальных слов.
За дверями интерната его встретило синее небо и юго‑восточный ветер; фабрикой несло меньше, чем обычно. Солнечный свет казался неестественно ярким, у Луве заслезились глаза, и он, идя к машине на парковке, вытер щеки рукавом пиджака.
Увидев свою машину, Луве остановился.
Маленькая “шкода” была по самую крышу набита красными шариками‑сердечками, а вдоль всего борта тянулась широкая лента, на которой черной краской из баллончика было начертано:
“НАША ЖАЖДА УТЕШЕНИЯ НЕУТОЛИМА[1]”.
* * *
Через полчаса Луве, в компании шести девочек и двух терапевтов, уже сидел на площадке для гриля в рощице, расположенной неподалеку от парковки. Идея устроить этот импровизированный праздник принадлежала девочкам, и Луве понимал, что они решили подключить к делу его машину не случайно.
Когда он начинал свои челночные рейсы Упсала‑Скутшер, которым суждено было продлиться семь лет, рассказ “Убить ребенка” был единственным, что он прочитал у Стига Дагермана. Страшный рассказ о человеке, который во время самой обычной поездки на автомобиле насмерть сбивает малыша. Писатель был родом из Эльвкарлебю – района, мимо которого Луве проезжал каждый день по дороге на работу и с работы. Бессмысленно, конечно, каждый раз, проезжая по этой дороге, высматривать ребенка, и все же Луве всякий раз, приближаясь к описанному у Дагермана месту, сбрасывал скорость.
Со временем Луве проштудировал все, что написал Дагерман, и периодически ссылался на него во время сессий. На растяжке, протянутой по борту его машины, девочки написали цитату, которую Луве не раз приводил на сессиях и которая наверняка врезалась им в память: “Наша жажда утешения неутолима”.
У них было много общего со Стигом Дагерманом: хроническая депрессия, неоднократные попытки покончить с собой – и часто тексты, в которых говорилось о насилии. К тому же все они были так или иначе связаны с этим местом, и Луве интуитивно ощущал, что это неспроста. Девочки исцелялись там, где прошло детство писателя, в единственном месте, где он, по его собственному признанию, бывал по‑настоящему счастлив.
Здесь те же луга и леса, та же река с шумом стремится к Балтийскому морю.
И запах с фабрики тот же, подумал Луве, глядя сквозь дым на девочек. Солнце, обещавшее еще одно жаркое лето, освещало шесть лиц.
Девочки решили устроить неофициальные проводы, все скинулись на маленький праздник, и на площадке для пикников сейчас лежали завернутые в фольгу разнообразные сосиски, картофельный салат, овощи, сыр халуми, чипсы и как минимум две двухлитровые бутыли с газировкой.
– Лиззи, чтоб тебя, аккуратнее с огнем, сосиски спалишь!
– Они останутся сырыми внутри, а снаружи обуглятся. Ты что, не знаешь?
– Ну и что? Наплевать мне, пусть будут сырые. Я так есть хочу, что сырой член готова сожрать.
За всеобщим хохотом одна из коллег Луве – без особого успеха – попыталась призвать девочку следить за речью.
– Проклятый сэдэвэгэ…
– Осторожнее, Лиззи, ты же капаешь жиром на мой сверток!
– А что плохого в жире? Вот смотри…
Лиззи сдавила живот, сделав ему “щеки”, и заговорила нарочитым басом, изображая речь пупка:
– Привет! Глядите, какие у меня толстые щеки! А все потому, что Лиззи откармливает меня сосисками и чипсами.
Снова раздался общий хохот; теперь к девочкам присоединились и оба терапевта.
“Черт, – подумал Луве. – Не хватало еще, чтобы я передумал и остался”.
Всего два месяца назад Лиззи пыталась повеситься на дереве. Луве по какой‑то причине приехал на работу на полчаса раньше и заметил среди стволов красный свитер. Ему удалось вынуть девочку из петли, и она отделалась хлыстовой травмой. Лиззи потом говорила, что Луве, на ее счастье, успел вовремя, потому что она передумала вешаться, едва почувствовав, как веревка впивается в горло. К счастью, девочки часто передумывали.
Луве знал, что Лиззи известно, что написано на надгробье Дагермана, похороненного возле церкви в Эльвкарлебю.
“Смерть – это как путешествие. С ветки на твердую землю”[2].
До того как Лиззи предприняла попытку повеситься, Луве толковал эти слова как полные надежды: за пределами нашего мира есть другой мир, где ничто не подлежит сомнению, в отличие от нашего земного существования, подобного хрупкой ветке, которую может сломать порыв ветра.
“Мы, живущие, – думал он, – всего лишь мертвецы в отпуске”.
– Луве, смотри, что мы нашли у тебя в машине…
Широко улыбаясь, Лиззи продемонстрировала маленький пластиковый пузырек.
– Тестогель, – объявила она и, воздев палец, стала читать: – Применяется при недостаточной выработке тестостерона. Люди с пониженным тестостероном могут легко раздражаться, быстро уставать и пребывать в угнетенном состоянии духа. – Лиззи рассмеялась. – Луве, это ты из‑за нас легко раздражаешься, быстро устаешь и пребываешь в угнетенном состоянии духа? Да так, что у тебя не стоит? Потому что мы – трудные девицы с СДВГ?
Луве усмехнулся.
– Дай‑ка.
Лиззи отдала пузырек. Луве повертел его в руках, размышляя, нужно ли рассказывать девочкам свою историю.
Нет, решил он. Рассказывать о таких вещах в последний день было бы странно.
– Кстати, видел свою пациентку по телевизору? – спросила Лиззи. – Которая жила в интернате лет сто назад? Они с каким‑то знаменитым писателем перетирали про смерть…
[1] Стиг Дагерман “Наша жажда утешения неутолима” (пер. Наталии Пресс).
[2] Стиг Дагерман “Осень”.
