Чемодан – вокзал – Кавказ

Вот что им не грозит: поцелуй и охлаждение. Сергею Ильичу в голову бы не пришло изменить жене, тем паче – уйти из семьи. Дикость какая. Это как, допустим, растущий у них на даче дубок подобрался бы, выдернул из земли корни и перебрался в другое место. Как в песне: к тыну, к тонкой рябине.

Сергей Ильич был глубоко порядочным, прочным, матёрым, закоренелым, застарелым, ответственным мужем и отцом, семьянином. Ему было 28 лет.

– Сергей Ильич, вам лучше? Больная…

Узел ослаб – будто сердце обволокло тёплым молоком. А слабость – она преодолима. И – пациентке:

– Ну, молодцом. Всё у нас идёт замечательно. Будете как новенькая.

 

Операция завершена. Только почему‑то пациентка всё время постанывала:

– Ноженьки мои, ноженьки. Ластоньки мои бескрылые!

С тревогой склонился:

– Ноги тянет?

– Не, это я так. Не обращайте внимания. Привычка у меня.

А вообще, наркоз на больных по‑разному действует. Одна учительница словесности, например, во время удаления аппендикса пела романсы: очень приятным грудным голосом. И рассказывала, что в полусне к ней приходил то ли Онегин, то ли Печорин. Одним словом, лишний человек.

Нынче лишних людей нет. Каждый человек при своём месте.

 

ЧЕМОДАН‑ВОКЗАЛ‑КАВКАЗ

 

… – Мы идём по тонкой дощечке над ручьём…. Нет, по канату над горной рекой. На голове несём драгоценную вазу. Одно неверное движение – ваза разобьётся… Бедро узко, изящно скользит вдоль бедра…

– Канатоходец с вазой на голове, прости господи, – это что‑то новенькое… – ворчит кто‑то.

– Руки держим округло, чуть на отлёте. Кисти рук – лодочками! Ножка собирается сладострастно обвить другую ножку, но в последний миг обманывает её и упруго выносится вперёд. И‑и – начали! – голос нашей руководительницы утрачивает лирические нотки, наливается чеканным металлом:

– Верхнюю часть туловища зафиксировали намертво. Закатали в гипс. В мрамор! В гранит! Никаких пошлых покачиваний плечами и спиной! Мысленно зажимаем между ягодицами вишенку – а лучше пятикопеечную монету, – командует она. – И па‑ашли! Держим монетку в попе намертво, держим! Дробышко, за вами уже мешок мелочи можно насобирать, натрясли из себя.

Руководительница с чудесным именем Эванджелина в отчаянии смотрит на наш гарцующий табун: кто во что горазд, кто в лес, кто по дрова:

– Эт‑то что? Портовые девки отправились на промысел?! Дробышко, прекратите пыхтеть и изображать паровозные поршни! Вахрамеева, вы переваливаетесь, как утка, откормленная на фуа‑гра! Это полный провал, девочки!

Возраст девочек 55 +. Самая почтенная среди нас – 82‑летняя Терентьевна. Самые пожилые ученицы сидят на скамеечке. Потешаются над нами, прикрываясь ладошками, трясутся в мелком старушечьем смехе. Вы не поверите: самой Эванджелине – без чего‑то 50. Выглядит максимум на 32. И домашний телефон у Эванджелины: 90‑60‑90, вот!

Во дворе её ждёт бледно‑розовая перламутровая «ауди». То ли Эванджелина красит ногти в цвет машины, то ли авто покупает в цвет ногтей. В прошлый раз лак на ногтях и краска на «шевроле» были тёмно‑синие, с искрой.

Школа Эванджелины стоит бешеных денег. Сюда так просто не попасть, записываются в очередь. Для нашей ветеранской организации полугодовой абонемент за счёт городского бюджета выделил местный депутат и нувориш. Говорят, он любовник Эванджелины.

Вообще‑то ветераны просили дневной стационар с бесплатным зубопротезированием и очищением организма по методу Неумывакина. Но нам по какой‑то причине предложили курс «Красивая походка». На безрыбье тоже неплохо.

«Походкой от бедра, с вишенкой в попе – прямиком на кладбище. И памятник не надо заказывать: бюст отлит в гипсе, в мраморе, в граните», – угрюмо остроумничает Дробышко.

Между прочим, сама не пропустила ни одного занятия. Купила плюшевую пижаму для занятий и похожа в ней на всклокоченного медведя.

Говорят, курсанток школы «Красивая походка» мгновенно разбирают замуж. Дробышко очень хочет замуж, она никогда не была замужем. Ей 59 лет.

***

На курс красивой походки меня затащила Эльза. Я с ней познакомилась в «Энергосбыте». Из пяти операторских окошек, как всегда, работало одно. В вестибюле тяжёлым питоном змеилась сонная очередь.

Недалеко от меня худощавая седая женщина с озорным девчоночьим хвостиком проделывала странные телодвижения. Под музыку, судя по торчащим из ушей проводкам.

Трепетала руками, как крыльями, выписывала ногами полукружия. Вставала на цыпочки, по птичьи тянула худую шею. Народ на неё смущённо поглядывал и на всякий случай опасливо держался подальше. Вокруг странной женщины, как вокруг зачумлённой, образовался магический круг, так что она могла беспрепятственно и самозабвенно заниматься своей гимнастикой.

– Странные граждане, – заметила женщина. Она вынула из ушей проводки и оглядывалась, презрительно пожимая плечами. – Их не удивляет, что мы добровольно топчемся в огромной очереди, чтобы отдать огромные деньги за электричество из нищих пенсий и зарплат. Но для них, видите ли, диво дивное, если женщина в очереди не теряет нервы и время, а занимается собственным здоровьем. Парадокс.

Я сразу поняла, что мы с ней подружимся. Эльза не так давно пережила драму: чёрные риэлторы оставили её без квартиры. Увезли в лес, щекотали шампурами, разводили огонёк, обещали подкоптить старые косточки, пригрозив: только пикни. Потом отпустили, а она всё равно не струсила и начала войну за квартиру.

– И тебе её не вернули?!

– Нет. Там же все повязаны.

Дальше происходит очевидное – невероятное. Анонимный благотворитель видит по телевизору сюжет о свежеиспечённой бомжихе, бывшем заслуженном враче Эльзе, и дарит ей квартиру! Она когда‑то вырезала ему аппендицит. Вот бы все богатые так же заботились о спасении души.

***

После занятий самые древние старушки расползаются по домам. Мы, молодняк, по традиции идём в торговый центр «Папуасское счастье».

Нет, конечно, у ТЦ другое, красивое иностранное название. «Папуасским счастьем» мы назвали его за витрины, густо увитые бусами и увешанные побрякушками. За подсвеченные вращающиеся полочки с разноцветными стекляшками и фальшивыми камушками. За зеркала и зеркальца, умножающие магазинное великолепие, заставляющее его переливаться и слепить глаза…