Чужак
А потом наверху она увидела княгиню‑мать Параксеву. Карина только слабо охнула, заметив ее тучную фигуру. Параксева – враг. Стоит себе в высокой меховой шапке поверх желтого покрывала, лицо широкое, суровое.
– Прочь пошла, бродяжка убогая! Нет тебе больше доступа в Елань.
– Родима позови!
– Хворает Родим. А ты прочь пошла, пока я не велела стрелой тебя подтолкнуть.
Карина поняла, что это конец. Нет смысла просить, умолять. Параксева наверняка ее узнала, торжествует сейчас.
– Будь ты проклята! – прошептала Карина. – Пусть сам Род накажет тебя, сука жирная.
И, вскинув голову, пошла прочь. Но чем дальше отходила, тем сильнее никли плечи. Стала взбираться на пригорок, но снег не пускал, оседал под ногами, стаскивал назад. И в какой‑то миг она осела. Заплакала от слабости, бессилия, безнадежности.
Какой‑то звук сзади привлек ее внимание. Вроде заскрипели ворота, стукнуло деревом. Карина оглянулась, увидела, как из града выехал верховой. Может, Параксева послала кого добить ее? Всадник переехал мост и теперь скакал в ее сторону легкой рысью. И именно в этот миг что‑то изменилось в мире, засиял он золотистым лучом неожиданно проступившего закатного солнца.
Карина глядела на всадника, и глаза ее расширились. Но не от страха. Просто подумалось, что ничего более прекрасного в жизни она еще не видела. Всадник не ехал – летел, плавно покачиваясь в седле. Его необыкновенно прекрасный конь скакал, словно парил, высоко неся на излете хвост. Сиял на руке всадника круглый щит, из‑под опушенной мехом шапки разлетались длинные светлые волосы. Легкий, стройный, освещенный закатным солнцем, он показался Карине нереальным, сияющим, как сам Хорос, светлый и грозный.
Всадник приближался. Теперь она различала звон металла, скрип снега, видела пар, идущий от разгоряченного коня. Даже заметила, как волнуется на плечах всадника мех богатого, черно‑бурой лисы полушубка. Необычный витязь, молодой, незнакомый. Сейчас он убьет ее…
Но всадник только глянул. Карина различила его яркие синие глаза под темным мехом шапки, сжатые губы на непривычно бритом лице. Он даже не замедлил шага коня. А она, то ли моля, то ли защищаясь, подняла руки, потянулась к нему.
Он проехал мимо. Карина слышала, как звенит, удаляясь, наборная сбруя лошади, как глухо скрипит снег. И поникла. Ветер набросил ей волосы на глаза.
– Боги… Род добрый… Дайте сил.
И вдруг вновь увидела его. Незнакомец возвращался к ней.
Глава 2
Еще когда Торир покидал Новгород, его предупредили о радимичах: новый князь Родим горяч нравом, шумлив, но главную силу все же имеет его мать, княгиня Параксева. И сейчас, глядя на них – сына и мать, – Торир понимал, как это верно.
Князь Родим, еще не оправившийся от хвори, кашляющий, зло ругающийся, был бы как мягкая глина в ладонях Торира. Слушая его речи, довольно улыбался:
– Вот так славно! Конечно же, по рукам!
Другое дело – княгиня‑мать. Немолодая, тучная, желтолицая, казавшаяся просто восковой от облегавшего ее щеки желтого шелка, она с подозрением слушала речи пришлого варяга. А ведь он предлагал как раз то, что должно им понравиться, – поддержать воеводу новгородского Олега в походе против Дира и Аскольда Киевских.
– Разве сами не знаете, что Дир шастает по лесам свободных радимичей, как по своим охотничьим угодьям. А Олег, по сути, единственный, кто может варягов киевских присмирить.
– Верно!.. – тут же порывался встать Родим, но словно натыкался на взгляд матери и сникал, заходился кашлем.
У Параксевы взгляд тяжелый, маленькие глазки тускло блестят под набрякшими веками.
– Объясни ты нам, варяг пришлый, отчего это мы, радимичи, должны помогать Олегу? Мы племя свободное, ни с кем ряд не заключаем, но и сами никого не слушаем.
И в который раз Торир пояснял: Дир уже подмял под себя союз северян, и дреговичи из лесных болот ему дань платят, и большая часть вятичей его на полюдье пускают. Это не говоря уже о малых племенах. Дир, князь киевский, живет набегами, дружина у него отменная. Но Дир воюет, а руку его направляет Аскольд, что в Киеве на Горе сидит. Уже не один раз нападали киевские князья на радимичей и еще придут, пока не подчинят. Он же, Торир, предлагает верное дело – оповещать радимичей всякий раз, когда Дир поход против них замыслит. Вот тогда‑то им на помощь от Рюрика Новгородского явится его воевода Олег. А уж с Олегом, если радимичи пойдут под его стяги, они кого хошь отобьют, а то и до самого Киева доберутся.
Вот о чем говорил посланец Рюрика в отдельном натопленном покое. Сидел на лавке у стены, Параксева же подле сына устроилась, а тот распростерся на лежанке под медвежьими шкурами. Хворь его только отпустила, слаб еще был. Княгиня Параксева сама за любимым сыном ходила, никого к нему не допуская. Только для варяга исключение сделала, да и то лишь после того, как полюбовником ее стал. Глянулся ей, вдовице, чужеземец пригожий, вот и пришла к нему ночью. Торир принял ее, понимая, что иначе властную бабу не уломать. Но хоть княгиня и дозволила ему встретиться с сыном, однако воли особой не давала.
– У нас, мил человек, – говорила, – есть такая присказка: от добра – добра не жди. Вот ты и поясни, какая нам выгода Дира Олегу Рюрикову предпочесть? Дир окрестные племена под себя подмял, а Рюрик разве не то же делает? Где, спрашивается, вольные старшины веси? Где князья полочан? Где чудь свободная[1]? Все под варягом оказались. Потому что в этом вся ваша порода варяжская – власть над другими брать. Но Дира Кровавого мы хоть знаем, воевать с ним научились. Другое дело Рюрик. Неведом он нам, а неведомое всегда опасно.
– Одно ты только забываешь, княгинюшка, – вальяжно раскинувшись на лавке, заметил Торир. – Рюрик от вас далеко на севере, а Аскольд – вон, под самым боком. Про Рюрика же скажу: у него одна цель – наказать своих ратников Аскольда с Диром, которые обманом у него увели часть войска, говоря, что на Царьград пойдут, а сами, на силу Рюрика опираясь, власти у киевлян добились. Теперь тому же Рюрику условия выставляют да мешают новгородским судам на юг плыть.
Голос у Торира низкий, с рычинкой, даром, что лицо у самого пригожее, как у отрока юного. А имя старшего киевского князя он произносил по‑местному – Аскольд, не Оскальд, как раньше называли. И всякий раз словно облачко набегало на чело, синие глаза вспыхивали, когда выговаривал это – Аскольд. Параксева то уловила, скривила в усмешке рот.
– Ох и не любишь ты русов из Киева, варяг, ох и не любишь.
[1] Весь, полочане, чудины – финно‑угорские и славянские племена, обитавшие на севере.
