Чужак

И все же Параксева сомневалась. А вот Родим ерзал под шкурами, на мать едва ли не гневно поглядывал. Но молчал. Отца родного погубить не побоялся, а матери и слова поперек не скажет.

Но тут в дверях показался кметь, сказал что‑то княгине негромко, и та вышла. И Торир сразу же подсел к Родиму, стал говорить, что, мол, чего это ты, князь, все матери потакаешь, мол, сговоримся по‑мужски, а там и пойдем, покажем удаль молодецкую, погоним Дира. И добился‑таки своего, дал обет Родим. И какой обет – клинок у огня поцеловал, что не обманет. У славян эта клятва священной почитается – огонь Сварожич ее видел, булат каленый от Перуна принял. И как же это удачно, что Параксеву отвлекли.

Чтобы княгиня ничего не заподозрила, Торир тут же сменил тему. Стал рассказывать о делах новгородских. О том, что Рюрик в последнее время все чаше прихварывать стал и всеми делами заправляет его воевода Олег. Олег – он сам волхв. Перуна, покровителя воинов, над другими богами поставил и сам жрецом его сделался. Вещим зовут Олега, так как сила ему от богов дана. И чтобы сохранить ее, не разменивать понапрасну Олег, даже от брака отказался, посвятив себя Громовержцу, ибо ведомо, что ничто так вещую силу не отнимает, как женщины и семейные дела.

Родим слушал внимательно. Сам‑то он до баб был страсть как охоч. Даже поделился с Ториром, как приглянулась ему меньшица отца, вот он и взял ее после родителя. Кариной ее звали, красивая, как сама Заря‑Заряница. Вот только с норовом девка оказалась, обиделась да ушла. Но ништо, как сойдут снега, он велит отыскать ее да назад привести.

Тут Родим неожиданно осекся. Торир оглянулся, а Параксева уже рядом стоит, слушает. И как сумела подойти так тихо, что и половица не скрипнула? Чем‑то взволнована была, на сына глянула хмуро, но вдруг засуетилась, стала его обхаживать, а варягу велела идти, дескать, устал князь.

Торир вышел. Что ж, задуманное сделано, а провести еще ночь в Елани – храни боги. Притомила его ненасытной страстью стареющая Параксева, да и дела торопили. Поэтому варяг сразу отправился на конюшню, стал седлать верного Малагу. Конь у него был редкостный: легкий, стройный, выносливый, – такие на вес серебра ценились. И масть у Малаги особая, игреневая – по темно‑бурому фону рассыпаны светлые яблоки пятен, грива и хвост почти белые.

Торир уже выводил коня, когда увидел Параксеву.

– Никак в путь собрался, Торирко? Пошто к ночи едешь? Вот с утречка бы, по солнышку и тронулся.

Но Торир отказался. Говорил, что и так загостился в Елани, дела кличут.

– Что же, езжай, – молвила княгиня. – У тебя ведь путь дальний, до самого Киева. Думаешь, сможешь при князьях‑то устроиться? Опасное ты задумал, Торирко. Но совета доброго послушай: от скакуна своего отделайся. Одинокий путник ни для кого неприметен, а вот конь твой всякому в глаза бросится. Знатный у тебя конь, впору самому кагану хазарскому на таком ездить. Вот и полетит легкокрылая молва, что ездит по лесам пришелец неведомый на коне ярком, пятнистом. Так весть и до самого Аскольда Киевского дойти может. И уж он‑то призадумается, не прост он, знай. А что про тебя дознается – не сомневайся. Он потому и Киев за собой смог удержать, что умом боги его не обидели.

Торир задумчиво погладил крутую холку жеребца. То, что княгиня сказывала, верно. Да только варягу еще нужен был Малага. Для чего – Параксеве то знать ненадобно. Поэтому, простившись как можно приветливей, Торир вскочил в седло и поспешил в распахнутые ворота.

Снаружи обдало ветром. Торир поплотнее запахнулся в полушубок, сжал коленями бока коня. Малага так и пошел легкой рысью, полетел. Торир думал о своем. Ему около Елани еще надо было посетить капище Перуна, поговорить с местными волхвами, знак посланца показать. По всем необъятным просторам, от варяжских морей до хазарских степей, прячутся в лесах такие капища‑урочища волхвов‑перунников. Хотя «прячутся» не то слово. Знают о них люди, сходятся с подношениями, молят сурового Громовержца. В одних местах, таких как Новгород, Перуну поклоняются с особым почетом, в других более чтят иных богов, того же Рода, Даждьбога плодородного, Сварога кузнечного. Однако у перунников связь между собой лучше налажена. Главное, слово заветное знать – и волхвы примут того, кто так же посланцем Громовержца окажется, выслушают.

Торира отвлекла от мыслей попавшаяся на глаза нищенка. Стояла на пути, руки умоляюще подняла. Нищие попрошайки обычно раздражали Торира. Их всегда много, всем не поможешь. А эта… Ведь девчонка совсем. И хорошенькая, одна грива черных волос чего стоит. Что же она мыкается по свету, такой красотке разве трудно покровителя найти? Но если нет ума – погибай.

И, пришпорив Малагу, Торир пронесся мимо.

Варяг уже одолел подъем к лесу, когда его внимание привлек след на снегу. Торир попридержал коня. Тому, кто таится, не грех и на любую мелочь обратить внимание. Тут же совсем недавно что‑то волокли. След уводил под нависшие ветви елей. Варяг спешился, пошел по следу и, отодвинув ветви, увидел в укрытии человека на волокушах. Видать, тот некогда пострадал от нападения, на лице, на глазах, повязка, побуревшая от крови. Варяг сразу определил, что незнакомец уже умер, даже иней проступил на скулах. А ведь кто‑то тащил его, схоронил тут, надеясь помочь. Видны были следы, уводившие от волокуш в сторону Елани, к людям.

И тут Торир понял. Та девка‑нищенка притащила за собой раненого. Тот был не мелкий мужик, тяжеловато было ей волочь такого, да еще по холоду и глубокому снегу. Кем приходился ей сей мертвец – муж ли, отец, друг случайный? Но просчиталась девушка. Не спасла, мертвым приволокла в негостеприимную Елань. Да и саму ее не приняли. Погибнет теперь, разве редко нищие у самого жилья погибают. И все же… Нет, женщина, так самоотверженно спасавшая близкого, заслуживает, чтобы ей помогли.

Торир вернулся к коню, рывком вскочил в седло и поскакал назад.

Девка еще сидела на снегу, опустив голову, в черных ее волосах заледенел снег. На подъехавшего всадника глянула безучастно, лишь когда он остановился и наклонился в седле, ее глаза изумленно расширились.

Торир склонился, протянул руку.

– Ну, не мешкай. С собой возьму.

Она повиновалась, поставила ногу в обмотках на стремя, схватилась за сильное запястье. Он легко поднял ее, усадил перед собой. От него исходило тепло, а девушка озябла. Ветхие шкуры едва прикрывали ее, вокруг шеи какое‑то тряпье было намотано.

Когда въехали в лес, она заволновалась, заерзала на коне.

– Не могу уехать с тобой. Дядька со мной раненый.

– Нет более твоего дядьки, девица. Тело лежит, а душа уже в светлый Ирий унеслась. Так что оставь его.

Она молчала. Через какое‑то время Торир понял, что она плачет.

– Не погребен ведь, – всхлипывала девушка. – Душа его не успокоится.

– Ну хочешь, я оставлю тебя? Вернешься к нему, но учти – ждать не стану.

Она удрученно молчала. Только голова еще больше поникла.

– Ты долго его тащила?

– Долго. Терпеи мы, из Мокошиной Пяди.

Ториру это ни о чем не говорило. Но, порасспросив, понял, что селище ее где‑то на границе трех больших племенных союзов находилось – радимичей, голяди и вятичей. Значит, и впрямь немалый путь проделала.

– Вот что, девка, успокойся. Ты столько для родича своего сделала, что душа его не станет на тебя обиду держать.