Чужак
Он стал быстро целовать ее, улыбаясь, убирал с ее лица пряди волос.
– А все же лихо два таких труса разделались с обученными киевскими кметями. Но на будущее учти, Каринка, – если я в схватке, ты должна держаться подалее.
Он пошел туда, где лежали ножны его меча. Карина шла следом, ворча сквозь счастливые слезы:
– Как же! Справился бы ты без меня.
Он засмеялся. Вновь поцеловал ее, поправил сползший на плечи плат. Она же смотрела на кровь на его плече, видела, как побурели, слипшись ворсинки меха полушубка.
– Перевязать тебя надо, Торша.
– Потом. Сейчас уходить нужно. Не ровен час, еще кто нагрянет. А меня знать в лицо не должны.
Может, он и сказал лишнее, но сейчас не заметил этого. Велел ей ловить разбежавшихся лошадей. Решено было взять их с собой, ибо эти кони были не просто добычей – важно, чтобы никто не нашел лошадей и не дознался до срока о случившемся. Карина взлезла на одну из них, глядя, как Торир похлопывает верного игреневого, говорит ему что‑то негромко, словно хвалит.
Они поехали по следу, оставленному людьми Дира. По пути Торир велел рассказать о посаднике Судиславе из Копыси.
Карина хорошо знала посадника. В округе называли Судислава князем, но у радимичей князьями считались лишь те, кто дружины водил. Немало таких князьков под выборным главой Боригором имели свои дружины, но только Боригора величали главой‑глав, князем радимичей. Родим захватил его место силой, и на ближайшей сходке князей и воев[1] предстоит еще подтвердить это. Но на этой сходке Судислава не будет, так как он не князь по сути, а правит самым богатым городом радимичей – Копысью торговой. Вот и разбогател на торговле и пошлинах настолько, что князья‑воеводы при нем нищими кажутся. Однако, видать, не тому князья племенные град доверили, раз пошел он на сговор с Диром Кровавым. Ведь для Дира взять под свою руку Копысь – значит расширить власть Киева. Судиславу все равно, кому служить – полянам или своим князьям. У него сейчас одно на уме: скоро Днепр вскроется, не воевать, торговать время придет.
Торир слушал и молчал, становясь все задумчивее.
Как обычно бывает при подъезде к большому граду, вокруг лежали заселенные земли, все чаще стали попадаться селища. Да не разоренные – отовсюду слышался веселый гомон, какой и должен сопутствовать Масленице. О том, что в полудне пути отсюда лежат трупы соплеменников, здесь то ли не ведали, то ли не думали, не желая портить светлый праздник. Ведь не отгуляешь как следует Масленицу – боги могут разгневаться, не послать урожай. А без урожая – не жить.
Град они увидели от опушки леса. Высился он над ледяным Днепром, выделяясь чернотой осмоленных частоколов и высокими бревенчатыми срубами. Пожелай Дир взять его осадой – долго бы провозился. Но Копысь уже признала его, и теперь здесь, как и положено, тоже веселились. Ворота градские стояли настежь, через рвы мосты перекинуты. А люд за градские стены вышел, на широком заснеженном пространстве кругом происходило буйное веселье. Горели соломенные чучела Морены‑Зимы, вокруг вела хоровод молодежь, с пригорков запускали зажженные колеса, катались на санях – кто в запряженных тройках, кто, подняв оглобли, съезжал с накатанных ледяных склонов. Даже сюда, на опушку леса, долетали звуки бубнов и гудков, слышалось многоголосое пение.
Карина невольно улыбнулась. Но, взглянув на Торира, замерла. Лицо варяга было недобрым, голубые глаза зло прищурены, рот жестко сжат. И ей даже страшно сделалось. Кругом мир, веселье, но у нее словно появилось предчувствие, что теперь, когда она привела сюда чужака, всему этому настанет конец.
Вообще‑то она понимала, чем вызвано его озлобление. Уж слишком много среди веселящейся толпы было людей в воинском облачении.
– Дировы псы, – процедил сквозь зубы варяг. – И эти с ними… Веселятся с погубителями своих же сородичей.
– Но Масленица же. Так положено весну встречать.
Он не понимал ее объяснения. Да и ей оно не казалось убедительным. Она тоже ненавидела Дира и его свору, тоже была пострадавшей. А Копысь… Может, в этом веселии было облегчение оттого, что все кончилось миром?
– Где капище Перуна? – спросил Торир.
И когда она указала, тут же стал отъезжать, ведя в поводу трофейных коней. Карина было пристроилась следом, но он раздраженно велел ей идти к своим.
– Бросаешь меня? – ахнула девушка.
Еще сегодня они вместе отбивались от чужаков, он был рад, что она осталась цела, и вот же… гонит… И вмиг слезы набежали. Но Торира они не тронули.
– Мы приехали, куда были должны. А теперь отправляйся к Судиславу. Примет, не прогонит. А понадобишься – я весточку пришлю.
– А если все же прогонит?
Он все больше смотрел в сторону капища. На спутницу оглянулся почти сердито.
– Экая недогадливая. Сделай так, чтоб принял.
Карина какое‑то время оставалась на месте. Вот и случилось то, чего она так страшилась. И если что‑то и придало ей сил, так это слова Торира о том, что он пришлет весточку. На это вся и надежда. Ведь не может же он отказаться от нее после всего, что было меж ними. Ведь как ласкал ее, как ублажал… Как испугался за нее, когда защищал.
«Я только раба для него», – напомнила себе Карина. И светлый день словно померк.
Но не век же оставаться тут. И Карина, поудобнее перехватив повод, поехала по склону горы к граду. По пути ей предстояло миновать открытое пространство, где шло гуляние. Пронеслись мимо сани с хохочущей молодежью. Лоточники окликали всадницу в добротном кожушке, предлагая купить угощение. От вращаемой на костре туши пахнуло ароматом мяса. Скакали скоморохи, дети играли в снежки, дымно горели огромные осмоленные чучела.
– Поберегись!
Карина еле успела попридержать лошадку, когда со склона горы мимо пронеслись сани с поднятыми оглоблями. В санях визжали девки, смеялись и орали мужики. Женщины были по большей части местные, в вышитых по традициям радимичей кожушках, в пестрых головных шалях, а вот развлекали их в основном, судя по одежде и доспехам, воины пришлые. Кого целовали в санях, кого лапали. Но тут, на развороте, сани стали крениться и опрокинулись набок. Образовалась куча мала, замелькали подолы, сапожки, валенки, а где и голые ляжки в ворохе юбок. Шум, хохот, визг. Какой‑то рыжий воин в богатой кольчуге подмял под себя девку, шлепнул по оголившейся ноге.
Лошадка Карины заволновалась среди шума, и всаднице пришлось приложить усилие, усмиряя ее. А вокруг опять плясали, гудели рожки, прямо на поводья лошади наскакивали скоморохи в пестром тряпье, звенели бубенцами, зазывали:
– Куда едешь, красна девица? Погуляй с нами, спляши по‑масленичному, порадуйся окончанию зимы надоевшей!
[1] Вой – простой ратник в дружине, воин‑пехотинец.
