Constanta

– Точно.

– А м‑может не надо? – жалобно выдавил Коля.

Но дед, как будто не слыша его, скомандовал:

– Вставай на моё место!

Через силу, как неживой, Коля шагнул на плиту.

Снова зашумела струя, ведро начало заполняться водой.

– Стой смирно, – велел дед. – Закрой глаза, отключись.

– А как отключиться? – спросил Коля, зажмуриваясь.

– Это просто. Вспомни себя до рождения.

Скрипнула дужка, донёсся лёгкий плеск. Коля почувствовал лёд всей изнанкой кожи. Стиснул зубы…

Вода выплеснулась.

Он открыл глаза. Лужа расплывалась у ног. Мимо.

Улыбаясь, дед покачал пустым ведром.

– Молодец!

– Дед! – Стоя у дома и прижимая к себе Колину одежду, Вика сердито смотрела на них.

– Идём, – махнул ей дед рукой.

Коля молчал, не в силах произнести ни слова. Рот его был открыт. Он дышал им взахлёб, как отпущенная в воду рыба. Уже не больной – битый, тот самый, за которого всегда дают двух. Небитых.

 

После экзекуции, отправив внучку и Колю в дом, дед взялся было снова за рубанок, но сноровка покинула его. Инерция была велика. Экзекутор доминировал над плотником. Он решил передохнуть. Отложил рубанок, развернулся и пошёл по следу молодёжи. Возвращать былое равновесие.

– Эй, Серафим! – раздался вслед ему оклик.

Он оглянулся. За забором маячила грузная фигура соседа Леонтия. Махая руками, тот звал к себе. Изменив направление, дед пошёл ему навстречу.

– У тебя никак гости? – спросил Леонтий, поздоровавшись.

– Да, – ответил дед. – Внучка.

– А парень кто?

– Какой парень?

– Цыган. Никак жених, а? – Лицо Леонтия розовело на глазах, предвкушая свежую животрепещущую новость для всего посёлка.

– Привиделось тебе. Внучка одна.

Леонтий растерянно вытаращил глаза.

– Не было никакого цыгана, – сказал дед. – Собака на цепи – почуяла бы.

– Шёл я мимо давеча… – неуверенно начал Леонтий.

– Меня рядом видел? – спросил дед.

– Нет.

– Я же говорю – привиделось. Мне с чужаком на одном дворе не разойтись.

– Ладно, шут с ним, – проговорил Леонтий, смотря на деда с недоверием. – Значит, одна твоя внучка?

– Одна голубка, одна.

Вынужденный поверить на слово, Леонтий махнул рукой. Порозовевшее лицо начало бледнеть. Оставляя в покое чужие радости и печали, пришло время вспомнить про свои собственные.

– Беда у меня, Серафим.

– Что случилось?

– Мыши. Целое кладбище в подвале.

– Вот это да! Неужто голодуха доконала?

– Я было поначалу и сам так подумал. Да у всех, вишь, знак характерный – хребет переломан. Опознал, чья работа. Летом у меня мансарду семья снимала. Тихая, хорошая, всем довольная. И я ею доволен тоже был. Питались они там же – в мансарде. На погибель мышам. И, вишь, одну за другой потом из мышеловки тихо, тайком, в простенок отправляли. Он худой у меня. Все до подвала и долетали. Полез намедни за огурцами, а там…

– Вернули, стало быть, тебе твоё добро? – заметил дед, улыбаясь.

– Нагадили поганцы в самую душу. Что теперь делать?

– Яму копать, – посоветовал дед. – Для братской могилы. Чем глубже, тем лучше.

Сзади в доме скрипнула дверь, наружу выглянула Вика.

– Дед! Ты где? Мы с Колей ждём тебя.

– Иду, – откликнулся дед.

Леонтий, насторожившись, вытянул шею.

– Коля? А кто это – Коля?

– Родственник малолетний.

– А говорил – одна внучка.

– Так он от земли два вершка. Не считается.

– Он на тебя больше похож или смуглее? – вновь начало розоветь лицо Леонтия.

– Чуток смуглее.

– Он самый и есть цыган! – не терпящим возражений тоном заявил Леонтий. – Два вершка волосы у него на голове.

– А хоть бы и так. Что теперь?

– Женихаться приехал?

– Эх, как у тебя личность разгорелась! – заметил дед. – Был бы курящим – прикурил.

– А всё же?

– Напрасно ты полыхаешь, Леонтий. Нет здесь ни женихов, ни невест. Одни родственники. Вечером уезжают.

– Ах, Серафим, – покачал головой Леонтий. – Старый ты краб. Так и помрёшь со своими тайнами.

– Вот свидимся на том свете, тогда и исповедуюсь, – улыбнулся дед. – Узнаешь всё.

Они не покидали дом до вечера. Пользуясь подвернувшейся возможностью, дед обучал Вику премудростям домашней кулинарии. Под его руководством она попыталась приготовить обед – первый в своей жизни. Не хватило нескольких ингредиентов. Каких именно, дед не уточнил, лишь многозначительно прищурившись во время общей пробы.

Коля долечивался. На сей счёт в его распоряжении были пар от сваренной в мундирах картошки, горячий сладкий чай и старые, выцветшие от времени, фронтовые фотографии деда.

Пришло время отъезда. Как ни отговаривали деда и Вика, и Коля, он отправился провожать их на станцию.

Стоя перед раскрытыми дверьми электрички, Вика не удержалась и бросилась ему на шею.

– Не забывай про меня, – сказал он ей на ухо. – Приезжай.

– Обязательно, – прошептала она. – Я люблю тебя, очень‑очень…