Цветное лето, чёрно-белая зима. Школьный ретророман

– Я не выспалась, – сказала Лиза, зевая. – Пойду посплю. Тёма, можно тебя попросить почистить мои кеды? Я у вокзала залезла в грязищу.

– Да, конечно, – ответил он холодно.

Лиза не уловила тона и прошла спать, а Лена посмотрела на Тёму тревожно.

Чувствительная девочка, – подумал он.

Он медленно тёр кеды Лизы щёткой и наблюдал, как большим чёрным цветком в нём распускается ярость. Сейчас он ненавидел Лизу. Ненавидел – и любил.

В таком раздрае он зашёл на кухню и увидел там кроме Лены ещё одну девушку: рыжеволосую, сероглазую, со светлыми бровями и ресницами, с правильными чертами лица явно балтийского типа. Она играла на гитаре и пела с лёгким латышским акцентом песню из Иронии судьбы.

Тёма слушал, и его злость сдувалась, как мячик, из которого выпустили воздух. Он забыл, что сейчас летнее утро, что где‑то там в комнате спит Лиза. На него повеяло теплом камина, затопленного в морозный вечер, угольным дымком и запахом духов хозяйки, выходящей к гостю в чём‑то белом.

– Знакомьтесь, – сказала Лена. – Мой гость из Ленинграда Артём, а это – моя одноклассница Инга.

– Здравствуй, – сказал Тёма.

Он вспомнил, что Лена – ровесница Лизы, значит, Инге тоже двадцать.

Они пили кофе с маленькими круглыми булочками, болтали про Ленинград и Ригу, про музыку и поэзию. С ней было невообразимо уютно. После двух часов общения с Ингой Тёме показалось, что он знает её очень давно: со школы или даже с детского сада.

– Ты здорово играешь, – сказал Тёма.

– Гитара – это так, хобби, – ответила Инга.

– Инга у нас пианистка, – улыбнулась Лена.

Оказалось, что Инга заканчивает музыкальное училище.

Вот это совпадение! – подумал Тёма и рассказал, что он завалил экзамен. Второй раз говорить об этом было уже легче.

– Не переживай, – сказала ему Инга. – Ещё поступишь. С армией что делать будешь?

– А ничего. Не годен.

– Сыграешь? – она протянула ему гитару.

Он взял инструмент, задумался и стал играть Blue in green. Инга внимательно слушала, а когда Тёма начал импровизировать, закивала головой.

– Не знаю, что там у тебя случилось на экзамене, – сказала она, когда Тёма закончил. – По‑моему, ты вполне сформировавшийся гитарист. Будь у меня своя группа, я бы тебя с радостью взяла. Жаль, что живёшь в Питере.

– Жаль, – согласился Тёма. – Оценка лестная, спасибо. А на экзамене… У меня от страха скрючило пальцы. Я потел, трясся и банально не попадал в ноты.

Сказав это, он испытал невероятное облегчение. Он сам не знал, почему вместо того, чтобы пытаться произвести впечатление на Ингу, рассказал ей об одной из своих самых постыдных неудач. Но это было здорово!

– Что собираешься делать? – спросила его Лена, вставая из‑за стола.

– Пойду погуляю, – ответил Тёма, потягиваясь. – Засиделся.

– Хочешь, покажу тебе город? – спросила Инга.

– Очень хочу!

За последние месяцы он совсем отвык от прогулок в одиночку и не желал привыкать снова. А Инга, кроме того, что местная, была ещё и очень мила.

Друзья, значит? – сказал себе Тёма. – Отлично!

Весь день Инга водила его по Риге. Готические церкви, спрятанные в узких улочках, устремляли свои шпили в самые небеса. Звенели сигналами красные трамвайчики непривычно обтекаемой формы. На всём, что попадалось на глаза, был отпечаток нездешности. Тёма ходил по улицам, на которых снята добрая половина всего запада советского кино, и не знал, отчего ему так хорошо. Оттого ли, что он видит всё это, или оттого, что город ему показывает очень красивая девушка, с которой он чувствует себя настолько дома, насколько это вообще возможно для бродяги.

– Это – Вантовый мост, – сказала Инга. – Тебе нравится?

Мост через Даугаву был огромен и красив. Ванты казались тонкими ниточками, непонятно как удерживающими трёхсотметровый пролёт.

– Может, я – непоправимо советский человек, но мне нравятся гигантские сооружения, – ответил он. – Этот мост, Московский университет, стадион Кирова в Ленинграде, особенно, когда он пуст.

– Ты не чувствуешь себя там маленькой букашкой? – поинтересовалась Инга.

– Никогда. Я чувствую сопричастность чему‑то великому. И загадку. В пустых стадионах и безлюдных пляжах есть какая‑то странность.

– Сколько тебе лет? – вдруг спросила она.

– Восемнадцать.

– Странно. Не похоже. Кажется, что ты намного старше.

Они поднялись на смотровую площадку собора святого Петра. Там дул ветер.

– Прохладно, – сказала Инга и потёрла ладони. – Я буду прятаться за твоей широкой спиной, хорошо?

– Давай греться, – ответил Тёма и обнял её.

Она не отстранилась, чуть подалась навстречу, еле‑еле заметно.

– Любишь море? – спросила она.

– Люблю.

– Тогда у меня есть идея. Поехали в Юрмалу? Правда, сегодня прохладно, но ничего.

В Дзинтари было очень мало народу. Может, из‑за погоды, а может, из‑за того, что день был рабочий.

Пока они шли от станции к морю, выглянуло солнце, ветер раздул тучи, открыв кусочек синего неба. Рефлексы от него окрасили воду залива и глаза Инги в голубой.

Они сели на скамейке у воды и стали смотреть, как волны накатывают на берег и отступают обратно. Воздух был чист и прозрачен. Такая же прозрачность была и в голове Тёмы, лёгкий бриз выдул все его мысли. Он слышал шуршание волн, шелест листьев, вдыхал запах моря, рисовал пальцем на мелком белом песке и смотрел на Ингу.

– Ты говоришь почти без акцента, – сказал Тёма.

– Я росла в театре, – ответила она. – Мои родители – актёры, и меня готовили к этому. Литература, спектакли, кино: всё на латышском и на русском. А я взяла и пошла в музыку. А ты когда захотел стать музыкантом?

– Лет в девять, кажется, – ответил Тёма. – Заканчивал второй класс музыкалки, думал, скорее бы отмучиться, а услышал Pink Floyd – и всё. Понял, что ничем, кроме музыки, заниматься не хочу.

– А я люблю театр, – сказала Инга. – Особенно музыкальный. Люблю истории. Только словами я их рассказывать не умею. Для меня всегда было важнее, под какую музыку герои прощаются, чем то, что они говорят при этом.