Цветное лето, чёрно-белая зима. Школьный ретророман

– Хорошо тут, но слишком далеко на работу ездить.

– На Катьке будешь сегодня? – спросил Макс.

– Может, забегу на минутку, но очень поздно. У меня спектакль, не ждите меня. Не грусти, ещё увидимся!

Она махнула ему рукой и скрылась в соседнем подъезде.

Ирма была театральной актрисой. Она жила в их доме в Кюльмайоки с прошлого лета. За этот год перед изумлёнными взорами бабулек, сидевших у подъезда, прошёл весь цвет Ленинградского андеграунда: от актёров, режиссёров и музыкантов до философствующих хиппи и безыдейных панков.

Ирме недавно исполнилось двадцать четыре, но Максу было легко с ней, несмотря на разницу в семь лет. Возможно, потому что она чувствовала – Макс не влюблён.

Однажды Ирма увидела Макса с фотоаппаратом и предложила поснимать её. Целый вечер они пробовали разные варианты освещения, поз и декораций. В итоге Макс напечатал пять снимков, Ирма выбрала один. Она повесила портрет в гостиной, и он стал визитной карточкой Макса. После этого гости Ирмы перестали подстёбывать Макса и больше не называли его пионэр.

Переезд Ирмы огорчил его, но ненадолго. Жаль, конечно, что нельзя теперь будет забежать к ней на чашку чая, но зато появится лишний повод скататься в город.

Вечером Макс сидел на складном стуле у ограды Катькиного сада на Невском, болтал с художниками и улыбался. Впереди были два месяца каникул. Два месяца свободы.

Седой художник, сидевший рядом с Максом, закончил очередной портрет, сунул в карман полученные деньги и стал ждать следующего клиента.

– Тебе не надоело тусоваться, Макс? – спросил он. – Мне нужен помощник, вывески рисовать. Не хочешь со мной поработать?

– Миша, я весь учебный год хожу, как козлёнок на верёвочке. От сих до сих. Тружусь на благо, во имя, и всё в таком роде. Честное слово, мне не надоело тусоваться!

– Ну, против воли работать – это последнее дело, – сказал художник. – Я тебя заставлять не буду.

Из потока людей, проходивших по Невскому, вынырнула миловидная, короткостриженая девушка в лёгком платье, с этюдником на плече. Она поставила его на асфальт, поцеловала Макса в губы – она здоровалась так со всеми, кого хоть сколько‑нибудь знала, – и сказала:

– Привет, Макс!

Присела рядом с ним, достала из пачки с непонятной надписью тонкую палочку благовония, воткнула её в подставку‑лодочку и щёлкнула зажигалкой. Закрепила чистый лист на планшете и стала рисовать. Дым вился струйками, сворачивался в кольца; они летели, цеплялись за одежду, переплетались и рассеивались в нескольких метрах от неё. Макс посматривал то на девушку, то на фасад Театра Комедии, быстро выраставший на бумаге под её карандашом. Лёгкие фиолетовые сумерки придавали необъяснимую загадочность профилю хорошенькой художницы и её рисунку.

Приятный трёп, странный чужой запах сладковатого дыма и духов, тёплый вечер, необычные люди вокруг – всё это опьяняло и наполняло ничегонеделание великим смыслом, превращая его в недеяние, в гармоничное слияние, в мирное сосуществование на небольшом пятачке очень различных образов жизни.

Художники рисовали, трое панков с огненно‑рыжими ирокезами пели под гитару, сидя прямо на асфальте, Макс с безмятежной улыбкой погрузился в свою медитацию недеяния, а двое немолодых длинноволосых мужчин о чём‑то горячо спорили, держа в руках стаканчики с кофе.

Прохожие, на мгновение словно просыпаясь, с удивлением глядели на этот цветной островок в серой реке, но тут же отводили взгляд, возвращались к своим тяжёлым чёрно‑белым мыслям.

С приближением ночи поток, идущий по Невскому, стал иссякать. Разделился на несколько мелких ручейков, которые понемногу разбились на одиночные капли: ночных туристов, гуляющих студентов, тусовщиков и влюбленных. Время художников закончилось. Ушла юная рисовальщица, что‑то написав перед уходом Максу на троллейбусном билете. Снялись с места, зачехлив гитару, панки. Ушёл, махнув рукой на прощание, седой художник. Наступила ночь, сад почти опустел, а Невский в очередной раз преобразился.

Покачиваясь и поигрывая мышцами, прошёл на автопилоте бритоголовый качок в майке. Он недобро посмотрел на Макса, что‑то буркнул и плюхнулся на скамейку у остановки. Двое нарочито грязных нищих шумно ссорились, звеня мелочью и раскладывая крупные купюры в две неравные стопки.

А на бетонном основании ограды сада пристроились двое упитанных и гладких мужчин в чёрных костюмах с бабочками.

Бармены, а может, официанты, – решил Макс.

Один из них, с усами, похожий на раскормленного кота, достал бутылку водки и налил себе и своему компаньону. Они выпили, поговорили, налили и выпили по второй. Максу они не понравились.

Он поднялся, собираясь домой, но, увидев двух молодых женщин, идущих от Александринского театра, задержался. Одна из них была Ирма. Она вела под руку рыдающую и сильно пьяную костюмершу Лару.

– Я не знаю, как жить, Ирма, – плакала она и тёрла глаза руками, размазывая по лицу тушь и помаду. – Что мне делать?

Они подошли к нему, Ирма сказала:

– Макс, ты не можешь отвезти Лару домой? Её нельзя бросать в таком состоянии, а мне кровь из носу надо быть на новой квартире к часу.

– Конечно, Ирма, – согласился он.

Она чмокнула его в щёку и упорхнула в сторону Гостинки. Макс прислонил Лару к столбу и попробовал её успокоить. Когда всхлипывания почти стихли, Макс стал ловить машину.

Усатый, с интересом наблюдавший за ними, подошёл и, помахивая бутылкой, предложил Максу выпить.

– Я не пью, – ответил Макс.

– Тогда, может, девушка выпьет? – не унимался усатый.

– А вот ей точно хватит.

– Кто знает? Жизнь тяжёлая, расслабиться ведь надо иногда.

Он посматривал на Лару вроде бы равнодушно, но было что‑то в его взгляде, что Максу очень не понравилось, какой‑то влажный блеск и напряжение.

– Ей хватит, – повторил Макс.

Тогда второй, не изображая дружелюбие, процедил:

– Может, тебе домой пора, парень?

– А её здесь оставь, – спокойно добавил усатый и кивнул на женщину. – Мы тебе денег дадим, хочешь?

Усатый полез за кошельком. Макс удивлённо и неприязненно поморщился. Он понимал, что эти взрослые мужчины с сонными, полуприкрытыми глазами и манерами обожравшихся котов просто и по‑деловому предложили ему продать Лару. От этих двоих тянуло чем‑то предельно чуждым, как будто коты встали на задние лапы, оделись в костюмы и, смоля сигареты, заговорили по‑человечески.

Макс взял женщину под руку, сказал ей: Идём, Лара, отвёл в сторону и продолжил голосовать.