Цветное лето, чёрно-белая зима. Школьный ретророман
Марк притормозил, подобрал еловую шишку и запустил ею в Макса, но не попал. Макс был чуть более меток – попал в заднее крыло велосипеда.
– Можно рисовать звёздочку, один готов, – сказал он и понюхал свою ладонь. Она пахла смолой.
Они въехали на пустой пляж, крутя педали, пока не увязли колёса. Верхний слой песка был мокрый и плотный, на него всё утро падали капли, стекая в ямки и образуя лужицы. Вода просачивалась в глубину, постепенно темневшую, бежала струйками, пробивала себе русла, разглаживала бугорки и неровности, покрывая берег сеткой дорожек‑морщин.
Протектор шин срывал эту твёрдую корку, выбрасывал на поверхность более сухие и рыхлые слои, колёса начинали прокручиваться, зарываясь вглубь. Нужно было выложиться полностью, до ломоты в ногах, только для того чтобы проехать пару метров и всё равно завалиться на бок.
Оставив велосипеды на песке, Марк и Макс пошли вдоль воды по расширяющейся косе к деревянной облупленной скамейке. Она была мокрой, и они не стали садиться, но с этой точки открывался великолепный вид на серо‑стальной залив, фиолетово‑сизые тучи, в разрывах которых проглядывали золотые солнечные лучи, на дюны и кривые, словно на японской гравюре, сосны.
Пахло цветущим шиповником, и Макс подумал, что, наверное, нет лучше запаха, разве только сирень, но сирень больше растёт в городе, а шиповник – дикая роза – по всему побережью залива.
На дюнах повсюду была трава – сине‑зелёная и острая, ею запросто можно порезаться, но если не трогать её, а только смотреть, – она фантастически красива, особенно на сухом песке. Тогда на светлом коралловом фоне бирюзовые лезвия выглядят таинственной проекцией чего‑то неведомого из другого измерения.
Сквозь весь пейзаж, сквозь тихий плеск волн и колыхание сосновых ветвей на лёгком ветру проглядывал какой‑то иной мир, скрытый смысл, послание, которое, как казалось Максу, можно было разгадать, если хорошо постараться.
Марк достал из рюкзака маленький немецкий кассетник, почти в два раза меньше, чем магнитофон Макса, и нажал клавишу воспроизведения. Pink Floyd был частью ключа к разгадке, необсуждаемой, но очевидной, как мокрый песок под ногами. Их музыка родом из иных миров. В принципе, достаточно только музыки или только залива, но вместе они обретали совсем невиданную силу. Поэтому Марк и притащил свой магнитофон.
Little by little the night turns around
Counting the leaves which tremble at dawn
Lotuses lean on each other in yearning
Under the eaves the swallow is resting
Максу показалось, что вот уже сейчас он поймёт, увидит сквозь земной пейзаж тот, невидимый, неявно сквозящий, когда за их спинами прошли двое – высокий мужчина и девушка с волосами светло‑соломенного цвета. Макс повернул голову, он почти не заметил её лица, но этот светящийся пшеничный цвет вдруг запустил что‑то у него внутри, как будто начали открываться бесчисленные окна и двери.
Крикнула пролетавшая над пляжем чайка – и для Макса всё сложилось в единую картину: море, острая трава, запах водорослей и шиповника, шорох волн, крик чайки и эта девушка. Всё сосредоточилось в ярком пятне волос. Макс услышал голос, чистый и высокий. Она сказала своему спутнику:
– Слышишь, как кричат чайки?
Обратно они ехали молча. То ли Марк тоже прочитал какое‑то своё послание, то ли чувствовал, что Макса не нужно сейчас беспокоить. А может, просто сказал всё, что хотел, выговорил свою дневную норму.
Уже на развилке у поворота к его дому он спросил Макса:
– Какие планы на вечер?
– В город надо съездить, – ответил Макс. – Договорился показать снимочки кое‑кому.
– Ага. Давай.
– Родителям привет!
Через полчаса Макс уже сидел в электричке. В его рюкзаке лежала картонная папка с десятком снимков и июньский номер Юности. Он раскрыл журнал под Осторожно, двери закрываются и стал читать Стругацких. Следующее, что он услышал, было: Поезд прибыл на конечную станцию, город Ленинград.
Макс шагнул на улицу, ещё не совсем понимая, на какой он планете. По платформе шли люди, обычный для лета поток дачников, туристов и жителей ближайших пригородов. Казалось, что этот мокрый асфальт с трещинами, эти мужчины в дождевиках поверх костюмов и женщины в летних сарафанах выглядят очень значительно. Ещё некоторое время в свете прочитанной истории всё казалось предельно реальным, фактурным и цветным. Постепенно ощущение стало слабеть, растворяясь в суете города. Но летнее тепло, свобода каникул и свет солнца в разрывах туч были достаточной причиной для счастья, для того чтобы этот день казался особенным.
Выйдя из метро, Макс пошёл по набережной канала Грибоедова. Он остановился у моста, глянул в записную книжку, потом на номер дома. Зашёл во двор‑колодец и по пахнущей кошками лестнице поднялся на третий этаж.
Выбрав нужную кнопку, он позвонил. Ему открыла миниатюрная брюнетка лет двадцати – двадцати двух в лёгком облегающем платье.
– Привет, Аня. Жан у себя? – спросил Макс.
– Привет. Да, недавно пришёл, заходи.
Макс скинул кеды, вдел ноги в клетчатые тапочки‑лыжи неопределённо‑пыльного цвета, которые были велики даже ему, и пошёл за девушкой по длинному коммунальному коридору мимо старого облезлого буфета, велосипеда, подвешенного под потолком, мимо кухни, из которой пахло дешёвым мылом и картофельными очистками.
В небольшой узкой комнате на диване сидел высокий и очень худой парень с длинными прямыми волосами до лопаток. Это был Жан, довольно известный в тусовочном мире фотограф.
– Привет! – он подал Максу руку.
– Привет, – сказал Макс, пожимая её и разглядывая висевшие по стенам фотографии.
Он узнал некоторые лица, но в основном люди были незнакомые. Много театральных снимков, много уличных. Снимки были хорошие. Чертовски хорошие.
Макс начал без долгих предисловий:
– Гоша передал, что ты видел мой снимок у Ирмы, и с тобой можно посоветоваться.
Жан кивнул и показал жестом на стул.
Макс сел и достал из папки фотографии.
– Вот. Что скажешь?
Жан взял снимки, какие‑то откладывал сразу, над некоторыми задерживался, внимательно рассматривая. Макс затаил дыхание.
Жан, с любопытством поглядел на Макса:
– А ты‑то сам что думаешь?
