Декабристка

– Милый, автобус сломался, я на попутке. Даже быстрее и дешевле выйдет. Ручка‑блокнот при себе? Запиши на всякий случай, – она обошла «форд» и продиктовала по телефону автомобильный номер.

Километрах в пятнадцати от города свернули в просеку.

– Алё, в чём дело? – завертела головой дамочка. Галантность с Бамбалука как ветром сдуло.

– Телефон дала, живо. Телефон дала, кому сказал.

Грушка сидела, отвернувшись к окну, как бы ни при делах. Бамаблук вышел и легко сковырнул пластиковые фальшивые номера. Открыл багажник, вжикнул «молниями» на чемоданах. Начал шуровать, в снег полетели яркие тряпки.

Грушка тянула из рук женщины сумку. Та не давала, прижимала к груди. Грушка прямо посмотрела ей в глаза… женщина отпустила. Так. Кажется, нюх Бамабалука не подвёл. Кошелёк, косметичка, визитница – всё новенькое, натуральная кожа. В кошельке тугая пачка купюр. В кармашке пять банковских карт.

– Пин коды?

– Вы меня убьёте?!

Правильно мыслишь, детка. Все сейчас насмотрелись криминальных драм. Знают: если преступники без масок – плохи твои дела, мамуля.

Ладно. Пускай с истеричкой Бамбалук возится, выбивает коды‑шмоды. У него лучше получается. Деловито рылась в сумке, перетряхивала женские вещицы. Початый пузырёк французских духов – настоящих, неподдельных. Паспорт тоже в пахучей натуральной коже. Недурно живём.

Фотка в паспорте красивая, как у артистки. ГРУШЕВА СВЕТЛАНА АНАТОЛЬЕВНА. 1980 год рождения. Не замужем.

В свои восемнадцать лет Грушка ходила в паспортный стол. Там тётка в лейтенантской форме не дала ей адресов: «Не положено». Но сердобольно сказала, что фамилия «Грушева» в их городе редкая. А чтобы по возрасту в матери годилась – так вообще пара‑тройка кандидаток.

– Скажите. У вас не рождалась девочка? Вы не оставляли её в роддоме? – глупо улыбаясь, спросила Грушка. Про себя умоляла, гипнотизировала: «Скажи «да», скажи «да». И женщина чего‑то туго сообразила.

– Рож… жала. Ос… оставляла… Глупая была… Молодая…

– Слушайте, – одними губами сказала Грушка (у Бамбалука слух был как у хорька). – Я сейчас по‑тихому вызову полицию. А вы не подавайте виду. Тяните время.

Когда Бамбалука вязали и тащили в полицейскую «буханку», он матерился так, что снег шапками валился с высоченных сосен. Подбитым, заплывшим глазом недоуменно пялился на плачущих, обнимающихся женщину и Грушку.

– Это моя девочка, – как полоумная, смеялась и объясняла всем пассажирка. – Куда же вы её от меня? Ведь это девочка моя…

… – Ври да не завирайся, Грушева. Что‑то никакая мамашка к тебе в тюрягу не ходит, передачки с воли не носит. Кормим сами из жалости за твои сказочки. Больно складно врать умеешь.

– Не любо не слушай, а врать не мешай, – проворчала пожилая Грушкина соседка, ворочаясь на шконке. – А вы чо, правда бы её замочили?

– О таком не спрашивают.

Железно лязгнула дверь.

– Ма‑алчать! Нарушаем режим! Грушева, по карцеру соскучилась?

«Кормушка», через которую зычно кричала охранница, захлопнулась. Грушка перекатилась на спину, закинула руки за голову.

– Ваша взяла, – сказала она в потолок. – Всё не так было. Полиция приехала быстро. И эта баба больно тыкала меня кулачком и визжала как резаный поросёнок: «Они заодно! Вяжите и её, это сообщница!» Шмара, дешёвка.

– Так бы и говорила. А то развела шнягу.

Женская камера быстро угомонилась. Захрапела, засвистела простуженными носами, закашлялась, застонала во сне.

***

Странный народ. Отчего упрямо не верит в хорошее, а плохой и печальный конец его вполне устраивает?

Да не было, не было никакой пассажирки, перелеска и сбитого автомобильного номера. И никаких шуб от роду не было, и придуманного Бамбалука. Были тупо цапнутые с вешалок обтёрханные шапки. А так хотелось походить на любовницу главаря банды из последней книжки модного автора! По ней снят телесериал, афишами с красоткой атаманшей облеплен весь город.

На ней распахнутая драгоценная шубка. В худых, унизанных бриллиантами пальцах она держит сигарету. В ушах посверкивают бриллианты величиной с яйцо. Прищуренные льдистые глаза мерцают сквозь синий табачный дым. Глядя на нее, трепещут матёрые бандиты… Ах! Недосягаемый идеал, хрустальная мечта современных девчонок!

А в Грушкин рассказ снова плюнули, будто в тлеющий уголёк. Не успев сказочно разгореться, расцвести, он зашипел и погас. Нет, ну что вокруг за скучные люди, никакой романтики?!

 

ВАМПИРЫ ЛУННЫЕ И СОЛНЕЧНЫЕ

 

… – Прямо укокошила бы эту бабулю на месте. Теперь понимаю, что значит «совершить убийство в состоянии аффекта». Значит, начинает выгружать на кассе полную тележку. И пошло‑поехало. Вдруг выясняется, что ей были нужны консервы не в томате, а в масле (кассир бежит в торговый зал менять). Что банан не взвешен – кассир бежит взвешивать. Что раздумала брать кулёк с ирисками, а хочет наоборот с «прозрачненькими» – кассир бежит возвращать.

И последний аккорд: та‑дам! – бабуля вытаскивает из тележки стопку копеечных пластиковых крышечек, а из сумки – заготовленную литровую банку. И начинает… на горлышко их не спеша по очереди мерить! А крышек у неё набрано штук пятьдесят, неизвестно для каких целей. И не все подходят: ей надо, «штобы лёгонько, но плотненько».

То и дело откладывает и просит обменять: «Тута пятнышко. Энта не шибко беленька. Энта кривенька. Энта тугенька». Касса работает одна, накопилась длинная, медленно закипающая очередь. Кассир шипит: «У меня уже вбиты её продукты, куда я их дену?»

А бабуле хоть бы хны, она, по ходу, ловит от этого кайф. Я слушаю Галу и на ум приходит прелестная сценка из «Серой мыши» Виля Липатова:

«– Полкило конфет‑подушечек, триста грамм мырмеладу, полкило соевых… Пожалуйста, не забудьте, Поля, чтобы мырмелад шёл на вес целенький… Мой не любит, если половинки!

Потом Варфоломеиха стала брать развесную халву, манную крупу, геркулес в пачках, сахар‑песок и муку… Руки продавщицы не брали товар, а хватали, не клали хлеб на весы, а швыряли, не снимали товар с весов, злобно сдёргивали. Глаза у продавщицы Поли были постно опущены.