День города

– Молчишь? – промолвил он тихо, став вдруг сосредоточенным и серьезным. – Тогда я тебе скажу. Ты меня перед пацанами лошарой выставила: типа, Димону шлюха из «Пит‑Стопа» не дает. Я такое не прощаю. Один раз предупреждаю: не одумаешься – я тебя просто пацанам отдам, они тебя сперва по кругу пустят, ну а уж потом и я попользую от души. Так что, не обижайся, если что.

Настя сама не поняла, как это случилось. Только что она стояла, злобно глядя на Манцура и пытаясь освободить рукав от его хватки, и вдруг, услышав нешуточную угрозу, выглядевшую вполне реальной, почувствовала, что ее разбирает дикий, истеричный смех. Он не был вызван эмоциями или мыслями, но, зародившись где‑то внутри, настойчиво просился наружу, подкатывая к горлу тугой волной, и Настя, которой стало совсем не смешно, поняла, что не сможет противиться этому припадку веселья. Секунду она еще пыталась сдержаться, а потом расхохоталась прямо в лицо опешившего от неожиданности Димона.

– Слушай, ты, пользователь недоделанный, а ты уроки выучил? – выговаривала она сквозь смех, который хотела, но была не в состоянии остановить. – Беги скорее домой, а то папка заругает, ремня всыплет. Делать уроки, писать и спать. Да, и пипку свою мелкую перед сном не сильно дергай, а то мозоли на ладошках появятся.

Вырвавшись из ослабевшей хватки, она развернулась и бросилась к автобусу, двери которого уже начали закрываться. Отъезжая от остановки, она наблюдала в окно, как ошалевший от ее слов Димон, пришел, наконец, в себя, дернулся, как от удара током, начал размахивать руками и что‑то злобно орать вслед удаляющемуся автобусу.

К усталости от работы, к постоянным хлопотам по приготовлению еды и уборке квартиры, к перманентным скандалам, которыми она пыталась бороться с пьянством матери, добавился еще и страх. Теперь каждый раз выходя из дома, Настя невольно оглядывала улицу, боясь увидеть высокую, чуть сутулую фигуру Димона, припаркованный у дома неизвестный автомобиль или курящую в напряженном ожидании группу подростков. В такие минуты она иногда начинала жалеть о своей слишком непримиримой позиции: «Тоже мне, целка‑невидимка нашлась. Небось, не убыло бы от тебя. Теперь вот так и живи – короткими перебежками».

Но проходили дни и недели, а Манцур никак не давал о себе знать. Он больше не заявлялся в «Пит‑Стоп», и, кажется, даже его дружки‑прилипалы вдруг забыли сюда дорогу. Он не звонил и не маячил у дома Насти, ни слал эсэмески с приглашениями на «зачетную тусовку», не встречал после работы с предложением подвести до дома.

Время неумолимо брало свое, и напряжение постепенно спадало. И вот он явился вновь.

Настя взяла с подоконника пачку сигарет, вышла во двор, уселась на скамейку Демидова, грустно посмотрела на опрокинутый Манцуром чурбак, не торопясь закурила. С момента последнего, столь памятного разговора с Димоном прошло почти полгода. За это время она дважды нарывалась на неадекватно‑агрессивных клиентов, после чего приходилось брать «больничный» на дополнительную подработку; однажды попался застенчивый персонаж, который, только оказавшись с ней наедине, со шкодливым видом озвучил столь экзотические пожелания, что Настя, быстро одевшись, пригрозила вызвать охрану; несколько раз ее пытались посадить в машину на выходе из кафе хорошо «отдохнувшие» любители бесплатных удовольствий; в прошлом месяце по итогам ночной смены в кассе случилась крупная недостача, которую Сазонова, не долго думая, раскидала на всех работавших в зале и за стойкой.

На этом фоне тесное знакомство с Манцуром уже не казалось чем‑то ужасным, но и сегодня, едва увидев его в окно и, конечно, понимая цель визита, она уже точно знала, что откажет ему вновь. Потому что, и после месяцев работы в «Пит‑стопе», и после десятков клиентов, с которыми приходилось подниматься наверх, где‑то в глубине сознания все еще сохранялась странная, иррациональная, возможно, глупая и смешная уверенность: пока она держит эту линию обороны, у нее остаются основания для того, чтобы уважать себя. Все, что происходило в номерах мотеля, было просто работой, дающей возможность кормить себя и семью, а лечь под Манцура вопреки своему нежеланию, лечь не как проститутка, а как любовница, означало перейти ту неуловимо тонкую черту, за которой уже не останется возможности для самообмана.

Устало разглядывая двор – застывшую, сонную картинку, привычную с детства и не меняющуюся годами даже в мелочах, – Настя в который раз лихорадочно искала способ вырваться отсюда, достать билет в один конец, чтобы увидеть другую жизнь, и пусть она даже будет не намного лучше сегодняшней, главное – избавиться от отупляющей, беспросветной монотонности. Можно было уехать в областной центр – крупный промышленный город, – этот вариант всегда приходил в голову первым. Там не будет проблемой найти работу официанткой, там есть большие магазины, куда могут взять продавщицей, там есть вечерние и заочные курсы, где можно получить хоть какую‑то специальность. Настя привычно прокручивала в голове различные варианты своего счастливого устройства в большом городе, старательно отгоняя мысли о том, почему этот путь для нее сегодня закрыт.

Она ткнула окурок в установленную Демидовым жестяную банку, вытащила новую сигарету.

Со скрипом открылась дверь третьей квартиры, и на крыльцо медленно выбрался ее единственный обитатель – дед Митяй. Опираясь на палку, приволакивая наполовину отнявшуюся после инсульта правую ногу, он двинулся по дорожке, проложенной вдоль дома и ведущей к деревянной будке общего на всех туалета.

– Здрасьте, дядь Мить, – весело поприветствовала старика Настя.

Поравнявшись с ней, он остановился, посмотрел хмуро, исподлобья.

– Все блядуешь, девка? – прокуренным голосом просипел он.

– Не без этого, дядь Мить. А ты, может, тоже интересуешься? – участливо спросила она. – Так не стесняйся – скажи, тебе, как соседу, скидочка будет.

– Вот курва, – мрачно резюмировал Митяй, обиженно пожевав губами. – Как Петька помер, так сразу обе бабы в разнос пошли.

Он возобновил свое неторопливое шествие, а Настя, зло прищурившись ему вслед, вдруг выкрикнула со смесью обиды и ярости:

– А Антоху кормить и лечить ты что ли будешь, хрыч старый?

Все мечты о бегстве из Шмарова тут же развеялись, оставив после себя в душе лишь тоскливую пустоту. У Антохи, как это часто бывает, синдром Дауна потянул за собой целый букет болячек, развившихся в раннем детстве, но последним оглушающим ударом стал обнаруженный в прошлом году сахарный диабет. Все больше денег уходило на лекарства, да и визиты к врачам (Настя почти каждый месяц возила брата в областную больницу) получались совсем не бесплатными. Даже если бы Настя решилась оставить брата с матерью, она вряд ли смогла бы их прокормить. Жить в большом городе, в котором нет близких друзей, нет собственного, хоть и маленького огорода, означало, что придется снимать жилье, обеспечивать всем себя и оставшихся в Шмарове родных. Без специальности и опыта все придет к тому же: съем клиентов во время, свободное от основной, но малооплачиваемой работы. Но даже этот вариант она готова была попробовать, не задумываясь, если бы на мать оставалась хоть какая‑то надежда. Врачи заявляли, что при правильном уходе Антон сможет протянуть еще от пяти до семи лет, и Настя, холодея от собственного цинизма, уже вела отчет этим годами, пытаясь представить, в кого она превратится через семь лет такой жизни.

Демидов, сосед из шестой квартиры, соорудил лавочку прямо напротив своего крыльца, и Настя, разглядывая старую, давно некрашеную дверь, невольно вспомнила, как баба Валя из первой квартиры, излишне говорливая, но, в общем, безвредная и простодушная старушка, собрав у своего крыльца сплоченную группу традиционных слушательниц – таких же «божьих одуванчиков» из соседних домов, – убежденно высказывала свои впечатления от нового жильца: