Элиза и Беатриче. История одной дружбы

Пройтись вместе по корсо Италия у всех на виду – да это просто зашибись! «Не ведись, – пыталась предостеречь я сама себя, крепче сжимая трубку. – Думай: ты ведь ее скомпрометируешь. Тут какой‑то подвох. И потом, что за наглость, после всего‑то?» Я разозлилась. Но в то же время, сама того не желая, ощутила воодушевление.

– И что мы будем делать в центре? – пустила я пробный шар.

– Не могу говорить по телефону.

– Почему?

– Потому что это секрет.

– Говори, или я не пойду.

– А, так ты пас…

Я не ответила. Уж ждать‑то я умела. Беатриче, поколебавшись, в итоге все же не вытерпела и зашептала:

– Я хочу украсть джинсы. Уже решила какие.

У меня перехватило дыхание.

– Одна я не справлюсь, нужен сообщник, – призналась она. – Ты не представляешь, это не просто джинсы… Они стоят четыреста тысяч лир! – вполголоса выпалила она.

Я представила, как она прикрывает рот рукой, чтобы не услышали домашние.

– Если придешь, я и для тебя украду какие‑нибудь. Обещаю.

Папа высунулся из кухни, где он убирал со стола, и бросил взгляд в коридор, на мою застывшую у телефонного столика фигуру. Он бы все отдал, чтобы я начала выходить, гулять, осваиваться в этом городе, казавшемся мне таким враждебным. А я хотела только одного: вернуться назад, к прежней жизни, и никогда больше его не видеть.

Я ненавидела его, хоть он мне ничего и не сделал. Вот в этом «ничего» как раз и заключалась суть. Пустые, свежевыбеленные к моему приезду стены комнаты. Пустая кровать, в которой я каждую ночь отчаянно и безрезультатно пыталась нашарить руку или колено кого‑нибудь из своих. Квартира, в которой больше не болтали, не ссорились, не звали меня – да просто самым категорическим образом отсутствовали люди.

– Я в деле, – ответила я наконец.

И почувствовала, как Беатриче улыбается оттого, что раскусила меня. Со стороны может казаться, что такая, как я, не способна на воровство. Но Беатриче не обманешь. Я написала, что она была обычной девочкой, и это правда, но у нее был дар: читать людей по словам, по жестам, по одежде. Она, добившаяся успеха благодаря внешности, знала, что суть человека, как и книги, – в недосказанном. В том, что не на виду.

– В полчетвертого на Железном пляже. Знаешь, где он?

– Знаю.

Она положила трубку. И я, стоя с телефонным проводом в руках, вернулась к жизни. Несмотря на все мое нежелание, недоверие и четырехмесячную кому.

 

* * *

 

Поспешно одевшись, я буркнула отцу «пока» и без каких‑либо объяснений вышла из дома. А все это время думала, что Железный пляж слишком далеко.

Называли его так из‑за темного песка и обломков старого рудника; и, конечно, это вовсе не центр. Я случайно вышла на него в июле, в один из тех дней, когда в одиночестве бесцельно моталась по окрестностям на скутере. Берег каменистый, дно резко идет вниз; заброшенное, второсортное, забракованное туристами место: я тут же ощутила с ним родство. Однако в тот ноябрьский день, когда я ехала на скутере и дождь мочил мне штаны и куртку, я никак не могла понять, почему Беатриче назначила встречу именно там.

Потому что стыдится меня, вот почему. Или это просто розыгрыш, и она не придет.

Вдоль Железного пляжа не было ни домов, ни магазинов, и уж тем более не могло там быть джинсов за четыреста тысяч лир. На каждом светофоре я останавливалась и оглядывалась назад, испытывая вполне объяснимое искушение развернуться. Но все равно ехала вперед.

Я была «иностранкой». Так меня за спиной называли в школе; достаточно громко, чтобы я расслышала. Словно я явилась из Аргентины или Кении, а не из соседнего региона. Стоило мне зайти в класс, как меня тут же всю оглядывали, критикуя обувь, рюкзак, волосы. Каждая «е» и «з», которые я произносила не так, как они, вызывала смешки. Беатриче тоже смеялась. Ни разу не заступилась, ни разу не подошла на перемене. И чего она теперь от меня хочет? Чтобы для нее на стреме стояла?

Да я просто идиотка.

С тяжестью на сердце и в мыслях я закладывала повороты с видом на море, выезжая из населенной зоны. Дождь ослабел, и в огромных черных тучах появились просветы. Все вокруг было мокрое – асфальт, дома, песок. Невозможно, чтобы такая, как она, хотела со мной дружить.

Она уже красится, каждое утро словно от парикмахера является. А я? Лучше уж промолчу. Кто‑то должен был научить меня заботиться о своей внешности, но мне с этим не повезло.

На перекрестке при выезде из города я остановилась у знака «стоп» и вдруг ощутила себя настолько незаметной даже в собственных глазах, что посмотрелась в зеркало заднего вида. Бледное, веснушчатое лицо; наверно, стоило бы наложить какую‑нибудь основу, какой‑нибудь тональный крем, вот только в этом доме не осталось ни грамма косметики, ни следа пребывания женщины. Я свернула на дорогу, спускавшуюся к краю ветреного мыса, не сомневаясь, что это все розыгрыш. Я буду там одна, прочувствую высшую степень одиночества и брошусь вниз со скалы. Я снова ошиблась; только это и умею.

Беатриче была на месте.

Сидела на своем новеньком скутере «реплика». Ждала меня под разбухшим свинцовым небом со шлемом в руках, закутанная в длинный темный дождевик, из‑под которого виднелись лишь сапоги на таких шпильках, что ни один простой смертный, независимо от возраста, не смог бы вести в них скутер под дождем. Ветер жестоко трепал ее длинные, до самой попы, волосы, которые в 2000 году еще не были ни кудрявыми, ни темно‑шоколадными: каштановые, с осветленными по тогдашней моде кончиками, выпрямленные утюжком. Значит, это не вранье и не издевательство и она правда хотела со мной встретиться.

Сбавив скорость, я остановила свой подержанный «кварц» (хуже того, что смог купить мне отец, нельзя было найти; да еще и весь залеплен идиотскими наклейками: средний палец над задней фарой, бульдоги с ирокезом и анархистской символикой – панковские штучки, к которым я не имела отношения). Я затормозила в нескольких сантиметрах от ее «реплики».

С замершим сердцем, не дыша, с ватными руками и ногами я сняла шлем и подняла взгляд – и сейчас, двадцать лет спустя, я по‑прежнему четко вижу ее лицо. Не то, которое миллионами копий смотрит с рекламных баннеров и обложек журналов и которое заполонило интернет. А то, каким оно было в тот день, затерявшийся в глубинах моей юности, в тот единственный раз, когда я видела ее на улице без макияжа. Когда мы стояли друг против друга на пустой гравийной парковке Железного пляжа.