Фонтан бабочек

Сиренькой стала симпатичная женщина, время от времени составлявшая компанию мужчине в капитанской фуражке. Ребёнок не слышал и не всегда понимал, о чём именно говорили эти двое, но дети видят сердцем, то есть самое главное, как объяснял когда‑то Лис Маленькому принцу. Возможно, поэтому Сырок чувствовала, что эти двое гуляющих по пустынному пляжу, оставляя на влажном песке едва видимые следы, которые тут же с непонятным усердием стирали морские волны, смотрят друг на друга совсем иначе, чем все остальные. Она решила, что имя Сиренька подойдёт женщине больше любого другого, даже её собственного. Таким образом справедливость была восстановлена – Старый Баркас и Сиренька встретились, и не только встретились, став теперь людьми, но и узнали друг друга. А ведь могли и забыть или не узнать, сколько таких неузнанных ходит по жизни, по какой‑то необъяснимой причине забыв и только во сне вспоминая, кто они есть на самом деле.

Двое людей, ничего не зная о фантазиях маленькой девочки, прогуливались по пляжу, держась за руки, и с наслаждением вдыхали морской воздух, смешанный с запахом цветущей сирени, что бывает только в апреле. Со стороны казалось, что они действительно только что встретились после бесконечно долгой разлуки и боятся, что их опять разлучат обстоятельства или чьи‑то недобрые фантазии. Но этого уже никогда не произойдёт, потому что Сырок заботливо следит, чтобы Сиренька и Старый Баркас всегда были вместе, ведь это её сказка и никто другой изменить её счастливого конца уже не сможет. Даже когда Сырок вырастет и перестанет быть Сырком, а станет изящной и красивой девушкой, сказка о Сиреньке и Старом Баркасе останется.

 

Два жирафа

 

Первое сентября – уже не лето, но ещё не осень, а некое переходное состояние, от блаженного ощущения дачного покоя и неторопливого, только лету присущего медлительного течения времени к чётко структурированному расписанию городской жизни, где у каждого предопределены свои обязанности. Стеша всего этого не знала, но всем своим детским существом чувствовала, как меняется красочная летняя картина настроения, окружавших её взрослых, приобретая более холодную сине‑зелёную и фиолетовую тональность. А потому она сама стала задумчивее и даже капризней. А тут ещё детский сад.

Стеша – человек общительный, для неё детский сад – приключение с продолжением, не то что для других. «Социализация» – слово‑то какое казённое, а для ребёнка это движение вверх по лестнице: где‑то ступенька поменьше – и там легко, а другая покруче и не в размер – там труднее. Но если оставить все эти рассуждения за кадром и сказать просто, то получится – 1 сентября Стеша первый раз пошла в детский сад.

Забрали из садика её пораньше, чтобы не пугать сразу длительным пребыванием в незнакомом месте. Мороженое купили для закрепления положительных эмоций и устроили маленький семейный праздник. Стеше в садике понравилось.

– Клоны, – говорит, – были, играли сказку «Маша и Медведь».

– Какие такие «клоны»? – спрашиваю я, дивясь развитости трёхлетнего ребёнка и одновременно ужасаясь неожиданному предположению.

– Те, которые в цирке выступают!

«Ах клоуны, – доходит до меня, – ну слава богу, не вундеркинд, можно успокоиться».

– Девочки в группе были? – задаю я глупый, но необходимый вопрос, хотя знаю, девочек от мальчиков она с младенчества отличает и своё женское начало всеми фибрами души чувствует, да и использует уже неплохо. Лиса – Стеша.

– Были, конечно, – отвечает она снисходительно.

– А мальчики?

Она кивает.

– А кого больше, мальчиков или девочек? – это уже вопрос на развитие.

– Девочек, конечно. Эх, хорошо, что все мы девчонки! – восклицает она с искренним удовлетворением, а я и не знаю, включена ли я в этот круг девчонок, но полагаю, что включена, от этого мне тоже становится хорошо. Интересно, чувствует ли трёхлетний ребёнок возраст, он ещё почти чистая душа, а у души возраста нет. Не потому ли так легко общаться с детьми, даже без слов, улыбки довольно. Это как от берега оттолкнуться, а дальше уже всё само, и ведущим обязательно будет ребёнок, что бы педагоги по этому поводу ни рассуждали.

– А чем же вы там в садике занимались? – спрашиваю я, хотя и так знаю распорядок дня, заранее всё изучила на доске детсадовской информации.

– Играли, гуляли… – перечисляет Стеша, каждое слово сопровождая кивком головы, потом перестаёт кивать, задумывается и говорит мечтательно: – Спали.

Для неё это необычно, первый раз спала вне дома. Сон для ребёнка не только некое физиологическое состояние, это волшебство, переход в параллельное измерение. Посмотрите на ребёнка, когда он просыпается и не может понять, здесь он или ещё там, и никак не хочет сюда, назад, в нашу социализацию.

Я понимаю, что надо эту тему как‑то разговорить, и спрашиваю:

– Ты спала в кроватке?

– Да, – согласно кивает девочка, – мно‑о‑о‑го кроваток.

– А что снилось? – наконец задаю я давно припасённый и самый для меня интересный вопрос.

– Мне снились жирафы, – сообщает ребёнок доверительно, словно приоткрывает мне свою тайну. – Один жираф жёлтый, а другой – фиолетовый.

Она произносит слова раздумчиво, мечтательно растягивая, а я чувствую, что ко мне откуда‑то свысока склоняются две жирафьих морды на длиннющих узорчатых шеях: одна – улыбающаяся, жизнерадостная (жёлтая), другая – немного грустная, задумчивая (фиолетовая). У обеих мягкие, большие, подвижные губы, которые щекочут мои волосы. Стеша это тоже чувствует, мы обе смеёмся.

Сон – это всегда чудо. Ну неслучайно же ей приснился такой необычный сон, которым она поделилась со мной, да и не только со мной, а со всеми нами. Значит, этот сон теперь и наш тоже. И что же это всё значит для неё, для меня, для её родителей? Не знаю, что бы сделали вы, но я лезу в сонник – и не в первый попавшийся, а подхожу к вопросу вполне научно и исследую все сонники, до которых только могу докопаться. Получается интересно.

Сначала поискала в шкафу потрёпанный семейный сонник, перешедший мне по наследству от кого‑то из двоюродных бабушек (именно эта категория родственников оставляет самое неожиданное наследство, которое не знаешь, как применить, а выбросить рука не поднимается). Но не нашла и тогда, вспомнив, что на дворе двадцать первый век, прибегла к помощи интернета. Сонников в сети оказалась тьма‑тьмущая, хорошо ещё, не во всех упоминается жираф. Я не нашла его в древнееврейском и ассирийском сонниках – должно быть, в те далёкие от нас времена мало кто знал о существовании длинношеих животных или просто не было времени на интересные сны.