Фрагменты сожалений

Дима подозревал, что и она, и все остальные что‑то скрывали от него, но не таил на них ни обиды, ни злости. Ведь, во‑первых, за ним все‑таки ухаживали, занимались его лечением (а не лечением – так поддержанием физического состояния), кормили да не прочь были вступать с ним в диалоги. Во‑вторых, у него даже не было сил злиться на кого‑либо. Злоба, по его мнению, отнимает много энергии, а он и без того давно уже слишком слаб. А в‑третьих, даже узнай он, что они скрывают от него, стало бы ему оттого легче? Он подумал, что, раз уж о нем столь длительное время заботятся, ему бы непременно помогли вернуться в родную семью, представься такая возможность.

Вернув открытку на прежнее место, он перевернул пару листов и начал читать книгу. Да, теперь ему будет чем заняться в ближайшие несколько дней. Ему рекомендовали читать понемногу, не более часа в день, чтобы побольше сил оставалось на обыденные, но значимые дела, поэтому книги приносили по одной в три‑четыре недели, и до следующей оставалось дней двенадцать. Почему же тогда эту не припрятали до нужного часа? Наверное, потому, что это подарок.

После полутора часов чтения – он далеко не всегда придерживался рекомендации касательно затрачиваемого времени на литературу – он положил книгу на тумбочку, использовав открытку в качестве закладки, пакет же аккуратно сложил и убрал в один из выдвижных ящиков. Дима с удовольствием почитал бы еще, но роман оказался для него столь увлекателен, что он побоялся уплести его за пару заходов. Хотя была и другая, в чем он не стеснялся себе признаться, более весомая причина: голову вновь заполнили мысли о девушке, которую он ни разу не видел. Он силился представить, как она выглядит: стройная или не очень? Высокая или низковатая? Какого цвета ее глаза? А форма бровей? А нос? Губы? Что обычно выражают черты ее лица: жизнерадостность, самоуверенность, озлобленность, грусть? Какие чувства она испытывает к нему? И почему приходит именно тогда, когда он спит? Если бы только она застигла его бодрствующим, он получил бы ответы на все эти вопросы. Но она, видимо, не в курсе того, что спит нынче он по четырнадцать‑пятнадцать, а порой все пятнадцать с половиной часов в сутки.

Никто не может Диме сказать, почему он так подолгу спит. Или не хотят говорить. Да что там сон? Ему никто даже о его собственных недугах ничего не рассказывает. У него есть подозрения, что одолело его некое крайне редкое заболевание, на сегодняшний день не поддающееся лечению. И ведь он мог не безосновательно в это верить.

Лежащего подле подушки медвежонка он прижал к груди и, теребя пуговицу на его мордочке, повернулся лицом к той стене, в которое врезано окно. На улице было пасмурно, но не дождливо; пейзаж серого неба и кроны деревьев вдалеке, – будь то одетые в листву или же покрытые снегом, – всегда нравились Диме, нравились даже сильнее, чем красное небо на закате и кружащие белые птицы высоко над землей. Порой ему думалось, что все прекрасное в природе, радующее и глаз, и душу миллиардов остальных людей, его самого скорее раздражало. Вероятно, причиной тому было нескончаемо сопровождающее его уныние и всеобъемлющая тоска – тоска по прошлому, в котором он мог быть жизнерадостным мальчишкой, наивно грезящим о безмятежном будущем и искренне верующим в бессмертие любимых мамы и папы.

Ему вдруг как никогда до этого захотелось увидеть навещающую его девушку, ведь кто, как не она, поможет проложить мост к его воспоминаниям. Опустив веки, он начал гадать, что бы такого придумать для осуществления затеянного. К примеру, он мог бы постараться уснуть пораньше и пораньше же проснуться. Или попытаться до самого ее прихода не смыкать глаз. Но откуда ему знать, в какой именно день она вновь явится? Было бы, как он посчитал, крайне неразумно лишать себя сна, когда его здоровье и так оставляет желать лучшего. И он остановился на том, что постараться пораньше отойти ко сну – наиболее благоразумный вариант.

И вот он, погасив выключателем свет и повернувшись на правый бок – так он по своим наблюдениям быстрее и спокойнее засыпал, – оставив плюшевую игрушку близ подушки, самому себе пожелал спокойных сновидений.

Протекали минуты, десятки минут; он ворочался в постели, перекатывался с боку на бок да с одного края койки на другой, то стягивал с себя одеяло по пояс, то натягивал его до подбородка, но заснуть ему так и не удалось. Открыв глаза, он понуро посмотрел в окно: за ним уже здорово потемнело, а тени в палате вытянулись и предвкушали наступление ночи, когда им удастся здесь все поглотить.

Устало вздохнув, Дима подумал, что не так уж и просто изменить биоритм по собственному желанию. Но следующим вечером ему хотелось попробовать еще раз.

Как ни крути, но через два‑три часа – он знал об этом наверняка – его мозг будет требовать сна, и глаза поневоле начнут слипаться. Но до того времени ему необходимо было хоть чем‑то занять себя. В голове тут же возникло изображение подаренной ему книги, лежащая в ней открытка и шелест переворачиваемых страниц, и он, снова перевернувшись на другой бок, посмотрел на нее – точнее на улавливаемый в густой тени силуэт. Однако внутренний голос напомнил ему о том, что удовольствие от прочтения следовало бы растянуть.

И тогда он вспомнил, что вот уже недели полторы как не выполнял никаких физических упражнений и что заботливый персонал рекомендовал уделять им хотя бы по десять минут в один‑два дня. Неохотно скинув с себя одеяло, свесил ноги, влез в тапки и на пару шагов отошел от кровати. Помявшись на месте, сложил пальцы замком и вытянув руки кверху, потянулся, изгибаясь телом то в одну сторону, то в другую и не отрывая пяток от пола. А затем, сложив ладони на затылке и расставив ноги по ширине плеч, начал приседать. Одно приседание, второе, третье… медленно, размеренно, при каждом подъеме делая вдох и считая до двух. Четвертое приседание, пятое, шестое… он снова поймал себя на том, что не так‑то просто выполнять это упражнение с такими ослабшими ногами. Седьмое, восьмое, девятое, десятое… вот уже и коленные суставы начинают ныть, и бедренные мышцы заметно напряглись, участилось сердцебиение, и дышать стало немного труднее. Присев еще пять раз, Дима решил, что с него достаточно, и вернулся в постель.

Ближе к семи часам ему принесли таблетки с водой и ужин, состоящий из пюре с отделенными от костей кусочками поджаристого куриного мяса и кружкой умеренно‑горячего подслащенного чая, не забыв включить в палате свет. Глотая таблетки, юноша в сотый раз задался вопросом: неужели их нельзя заменить на что‑нибудь более действенное, эффективное? Возможно, он ошибался, но ему казалось, будто все годы его лечение ограничивалось принятием одних и тех же препаратов, ни упаковок, ни названий которых он ни разу не видел и не знал. И Дима подумал, что если заболевание, которому он подвергся, и вправду неизлечимо, а его на самом деле пичкают плацебо, то пусть будет так. Не вытолкнули еще на улицу и не ядом травят – и то хорошо.

Забив желудок и дождавшись, когда одна из медсестер унесет поднос, он из выдвижного ящика вытащил наполовину опустошенный тюбик зубной пасты, зубную щетку и, в чем был одет, вышел из палаты и проследовал в конец коридора. Вернувшись, закинул средства гигиены на место, погасил свет, залез под одеяло и, повернувшись на бок, накрыл медвежонка рукой. Долгое время он смотрел в одну точку, мыслями пребывая где‑то далеко от больницы. А потом – веки смежаются, и вот‑вот он провалится в пустоту, в которой, быть может, пробудет две трети суток. До чего же долго! Одно его утешало: время пролетит незаметно, а завтра начнется новый день.

 

Он проснулся как раз тогда, когда в его палату заглянула медсестра и смотрела на него, стоя в дверном проеме и держа руки в карманах халата; ее густые темные волосы, забранные ободком, кудрями ниспадали на плечи. Возможно, она хотела убедиться, не приключилось ли чего с ним за ночь, а уловив на себе сонный взгляд, удивленно приподняла брови и, улыбаясь, произнесла:

– Сегодня, между прочим, хорошая погода. Даже солнце выглянуло. – Выдержав малую паузу, поинтересовалась: – Как ты себя чувствуешь?