Гламурёныши. Рассказы

– Да лан те уже, – он ободряюще хлопнул Бо по плечу. – Подумаешь, сокровище какое – суп кондей из котовьих мудей. Ещё не хватало из‑за этого киснуть. На вот тебе… хотел на днюху подарить, но уж бери уж, – и с этими словами положил в руки Бо что‑то, по весу напоминающее бутылку водки – чего ещё от Юрки и ожидать.

– Пусть у тебя хоть одна баба будет с сиськами, – аргументировал Юрик, очевидно, запустив камень в огород Оксаны, которой у Бо уже не было. Он открыл глаза и увидел глиняную свинью.

Свиней Бо не любил, начиная с тёзки, деревенского Борьки, который вечно рылся то в мусоре, то в навозе, благо обе возможности окружающая среда предоставляла ему очень щедро. По этой же причине Бо невзлюбил краткую форму собственного имени, но и полная, напоминавшая сразу о нескольких непопулярных правителях, чуждых стране ввиду никому в ней не нужного либерализма, ему не нравилась тоже; тогда он отсёк липкое клейкое окончание и стал называться просто Бо.

Так вот, свиней он не любил; а эта свинья была к тому же антропоморфная. Она уверенно стояла на двух ногах, развратно улыбаясь, как секретарша Верочка, и торчала в мир гигантскими грудями, которым и Верочка бы позавидовала. Однако на этом антропоморфность свиньи заканчивалась – грудей было отнюдь не две, как у среднестатистической женщины, но, однако, и не двенадцать, как у среднестатистической свиньи, а шесть – то есть среднее арифметическое. В голове свиньи зияла длинная узкая дыра, как от удара топором – очевидно, свинью следовало использовать как копилку – а на массивных ягодицах были выведены цифры: на левой 19, на правой 91. Если это означало год рождения, а не нечто иное, то свинья была ровесницей Бо.

– Спасибо, – тихо сказал он Юрику. А что ещё тут можно было сказать?

***

Привычно вернулся домой. Привычно заварил доширак.

Позвонила мать, стала взахлёб рассказывать, что ещё одна из бывших одноклассниц Бо вышла замуж; Бо привычно хотел положить трубку, привычно не повесил, привычно подумал – какое ему дело, привычно порадовался, что съехал. Привычно подумал, что сейчас очень в тему было бы закурить, но в своё время он не начал, а теперь начинать казалось глупостью; подумав о глупости, вспомнил о свинье. Пока мать тянула свою вторую любимую песню о том, что вот в их время было вот так, а в это вот совершенно уже не так, Бо отложил телефон в сторону, поставил свинью на подоконник, фыркнул. Вновь наткнулся на медвежонка, повертел в руках, поправил бантик, посадил напротив, ещё раз фыркнул.

– Ты не слушаешь, – сказала в трубку мать.

– Я слушаю, – ответил Бо. – В ваше время вас учили, что хорошо будет в наше.

Всё же положил трубку, не раздеваясь, лёг, закрыл глаза, чтобы завтра начать всё сначала.

Дождавшись, пока он уснёт, свинья поправила многослойный бюст, подмигнула медвежонку и сказала:

– Ну здорово, Винни‑Пух недоделанный.

– Здравствуйте, – робко ответил медвежонок. – Только я не Винни‑Пух, а Нищебродская Срань.

– Здравствуй, жопа! – воскликнула свинья. Медвежонок подумал, что Жопа – наверное, уменьшительно‑ласкательное от Нищебродской Срани, и неуверенно пробормотал:

– Здравствуйте… тётенька.

– И кто ж тебя так назвал, – поинтересовалась свинья, – вот этот дефективный, что ли? – она указала копытом в сторону спящего Бо.

– Нет, – смутился медвежонок, – тоже тётенька, но такая… человечая. Ей меня подарить хотели, а она… она… – вспомнив всё это, медвежонок вновь тоненько заплакал.

– Ну допустим, – свинья пожала плечами, и весь её слоёный бюст заходил ходуном. – Быдловатая тёлка послала к чёрту неликвидного самца. Такое сплошь и рядом случается. Ты‑то чего ревёшь?

Медвежонок поднял мокрую от слёз мордочку.

– Ну как же… я ведь ей не понравился… не понра‑а‑а…

– А должен был? – сухо спросила свинья.

– Нет, нет, – захлюпал медвежонок, – я же такой кривобокий, такой уродливый…

– Ну вот ещё, – свинья ласково похлопала его копытом по плечу. – Просто ты ещё маленький, и в голове у тебя вата.

– Думаете, всё дело в этом? – с надеждой прошептал медвежонок сквозь слёзы.

– Впрочем, – задумчиво добавила свинья, – я знала одного медведя до того старого, что в голове у него была не вата, а опилки, но это не особенно ему помогло.

– Как это? – заинтересовался медвежонок, но тут зазвенел будильник, и Бо проснулся. Свинья застыла в той же позе, в которой её поставили, и медвежонку ничего не оставалось, кроме как последовать её примеру.

***

Утро было холодным и вялым, от дошираков привычно крутило живот, в электричке привычно пахло несвежестью, в кабинете, рассчитанном на пять человек – сократили всех, остался один Бо – было привычно пыльно и привычно холодно, за отопление платить руководство не считало нужным, и Бо грел руки на допотопном обогревателе; это не то чтобы помогало, но тоже входило в категорию привычного, как отвечать на письма – одно и то же, одно и то же.

В два часа заглянул Юрик, поинтересовался, как там его свинья. Потом признался:

– Дядька мой лепил. Недавно помер, вот, разбирали квартиру, я свинью себе взял. Хороший был мужик, бухал только много.

– Жалко, – буркнул Бо.

– А меня – не жалко? – зачем‑то спросил Юрка‑Некосмонавт.

– Тебя не жалко, – тихо сказал Бо, – у тебя хоть Танька есть.

Юрка догадался, хмыкнул, пожал плечами.

– Твоя ушла, что ли? Фубля, да и слава яйцам. Давай тебя на мамбе зарегаем? Я Таньку на мамбе нашёл.

Как у них всё просто, подумал Бо тоже без жалости, тоже печально. Уйдёт Танька – найдёт Маньку, на той же мамбе, делов‑то. И так же резко, как и вчера, его снова сдавило, резко, яростно вжало впалую грудную клетку в костлявую спину.

– Извини, – прошептал он и побрёл по коридору в направлении пустующей столовой. Ему просто нужно было побыть одному.

Навстречу выплыл зам – розовый, довольный, совершенно безразличный к этой загнивающей конторе, нужной единственно для отмывания денег; налепить новых контор ему было даже проще, чем Юрику найти новых баб.

– Прохлаждаемся? – почти ласково пропел зам. – В рабочее, значит, время?

– Так я всё сделал, – сдавленно пробормотал Бо. Зам, по всей видимости, подумал, что сдавленность произошла от страха, а может быть, он вообще не считал нужным думать что‑то по поводу такого ничтожного существа, как Бо.

– Мне заказать надо одну вещь, – сказал зам, – а на сайте всё на этом хреновом басурманском, пошли переведёшь.

Вещь оказалась какой‑то антикварной статуэткой, стоившей примерно столько, сколько Бо хватило бы, чтобы раз и навсегда выкупить уродливую съёмную однушку в полнейшую частную собственность, и, вводя номер платиновой карты зама, Бо отчётливо ощущал, что знание «хренова басурманского»т – не привилегия, а какой‑то постыдный навык, рождённый единственно отчаянной нуждой, наподобие умения сшивать верх одних целых колготок с низом других целых, как делала мама в то далёкое раньше, которое было лучше.

Сдавливало до глубокой ночи, и очень сильно хотелось курить.