Гламурёныши. Рассказы

– Ну чего такое? – недовольно поинтересовалась она. – Больше пока никто не помер, в ваших услугах не нуждаемся.

– Скажите, а зовут… звали её как? – спросил он мягче, чем ему бы хотелось.

– О Госс‑споди, вот нужна она вам? Лариса её звали. Узорова Лариса Николаевна.

– Узорова Лариса Николаевна, – повторил Гарик вахтёрше.

– Ясно, – пробормотала она. – Город, где находится Цемесская бухта, знаешь?

– Новороссийск, – ответил Гарик, про себя порадовавшись, что всё‑таки полистал «Малую землю».

– Подходит, – обрадовалась вахтёрша. – А ты ей, собственно, кто?

Гарик ненадолго задумался, но всё‑таки решил сказать правду, какой бы нелепой она ни казалась:

– Жених.

В жизни – хотя едва ли это можно было назвать жизнью – Лариса оказалась ещё красивее. Похожа даже не на Алису, а на принцессу Аврору из диснеевского мультика, только рыжая. И тоже спящая. Может, надо её поцеловать, подумал Гарик, но не решился.

– Ну и чего? – спросил он, когда ночью снова её увидел.

– Подожди, – велела она, и в её голосе зазвучали нотки невесть откуда взявшегося кокетства. – Это у вас, у мужиков, всё просто, а мне надо подумать, собраться. И почему ты без цветов явился? Тоже мне… – она просияла озорной, девчоночьей улыбкой, – жених.

На следующий день Гарик после работы зашёл в цветочный и купил три красные розы, но она не очнулась – пришлось отдать их усатой вахтёрше. Может, она не любит розы, подумал он и решил, что спросит об этом ночью, но ночью она тоже не пришла.

Во вторник он купил белые лилии. Вечером позвонил Лёва и сказал, что процесс решается и что они с Непряхиным сидят тут в крафтовом баре и только его и ждут. Ночью снилась всякая школьная чепуха – то математичка, то как он не может вспомнить третью форму глагола can.

В среду потратился на нежно‑розовые каллы. Вечером позвонил отец, сказал, что дачная крыша совсем прохудилась, и если Гарик весь такой свободный, то приехал бы посмотрел. Ночью снился концерт «Металлики».

В четверг разорился на семь здоровенных гербер – чёртова вахтёрша, наверное, за всю жизнь столько цветов не получала. Вечером позвонила бывшая с другого, незаблокированного номера и сказала, чтобы забирал Мишку на всё лето, достал под ногами путаться, она на седьмом месяце, ей и без Мишки паршиво.

Ночью снилось, как кто‑то его целует, мокро и нежно. Проснувшись, Гарик увидел, что это собака положила ему на лицо обслюнявленный тапок. Проинспектировав второй, заметил, что он пожёван не меньше. Так даже и лучше, подумал он, хоть в интерьер теперь впишутся. И тут вспомнил, что на все каникулы ему привезут Мишку, и значит, надо подгонять интерьер под тапки, а не тапки под интерьер.

После работы намечалась ещё одна покойницкая квартира, но Гарик без лишних сожалений уступил её Андрюхе, а сам как можно старательнее отмыл собственную. Потом зашёл на Вайлдберриз и стал смотреть диваны, чтоб и подешевле, и в то же время с ортопедическим матрасом. И в этот самый момент из больницы позвонили и сообщили, что Узорова пришла в себя…

Гарик, или, как его чаще называют, Игорь Степанович дослужился теперь до начальника службы техобслуживания предприятия – надо же как‑то зарабатывать деньги, а халтурить в покойницких квартирах ему запретила жена. Ревнивая она у него, как все рыжие.

 

Так родился рассказ

 

– Не хочу, – говорю я в десятый, кажется, раз за сегодня.

Мы с Бертой сидим у реки – ну это так говорится, что у реки, чтобы звучало романтичнее, хотя на самом деле мы сидим у стоков за гаражами, в которые сливают со всего города всякую дрянь, и, узнай Бертины родители, куда забурилась их кровиночка, они, конечно, сошли бы с ума. По счастью, мне не так повезло с родителями, как Берте, и никто, в том числе я сама, не боится, когда я таскаюсь по таким вот злачным мечтам. Убьют – мне же лучше. Изнасилуют – им же хуже.

– Не хочу, – говорю я в одиннадцатый раз. – У меня и так половина рассказов про то, как кого‑нибудь бросили или собираются. А я, может, про космос хочу писать. Или про покорение Сибири.

– Таланта не хватит, – заявляет Берта.

Мы с ней придерживаемся той теории, что лучшие подруги всегда должны говорить друг другу правду. Это пусть лицемерные фифочки всякие пищат таким же лицемерным фифочкам на ухо «за‑а‑айка», про себя думая «су‑у‑ука». Мы с Бертой выше всего этого. Следовательно, Берта никогда в жизни не скажет мне, что комиссии Букера и Нобелевки вот‑вот подерутся, не придя к консенсусу, на что меня номинировать в первую очередь, а я даже под дулом пистолета откажусь писать под Бертиной авой «красотка».

– Ну пожалуйста, – Берта таращит без того круглые глаза, наивно полагая, что я сочту это милым.

– Уж лучше я вообще ничего писать не буду, – говорю я, – чем сопливые рассказики про тебя и твоего мундиаля.

– Ну и не поступишь в Лит, – Берта бьёт по больному.

Лит – это Литинститут. Поступить туда я мечтаю с тех пор, как узнала, что там бесплатная столовая. Правда, мне не особенно есть что представить на конкурс. Но это не повод опускаться до рассказов про Берту.

– На переводчика поступлю, – бурчу я, не особенно веря в искренность своих слов. В Лите есть переводфак. Мне он не светит, но он там есть.

– У тебя по английскому тройка, – учтиво напоминает Берта.

У меня много по какому тройка. У Берты – серебряная медаль, подвёл русский. И если вы думаете, что это не повод с моей стороны над ней глумиться, вы ничего не знаете о настоящей женской дружбе.

Я думаю, что бы такого ответить, но из выпуклого Бертиного глаза внезапно вытекает огромная слезища.

– Вот тут мы целовались, – говорит она, указывая за гаражи, по другую сторону которых начинается городская свалка.

– Круто, – отвечаю я. – Щас умру от зависти.

– Схороним, – обещает Берта, утерев слезищу бумажным носовым платочком. Рукавом ни за что не станет, это же Берта.

– А вот тут мы… – она указывает в направлении каких‑то чахлых кустов, но что они там делали, узнать мне не суждено, потому что Берта, зажав рот рукой, пулей несётся в эти самые кусты.

Выходит вся красная. Принцесса, блин. Блевать, понимаете, ниже её достоинства, а целоваться около помойки – в самый раз.

– Тебя саму уже тошнит от твоих удивительных историй, – замечаю я.

– Да нет, – шепчет Берта и заливается краской ещё гуще. – Просто тут… пахнет.

– Ну и какого же неприличного слова ты меня сюда притащила? – интересуюсь я.