Клеймо ювелира Перхина

6. Лёня

 

Снегирёв обошёл огромный и практически пустой письменный стол, уселся в кожаное кресло и потом только обратился к стоявшему у входа Лёне.

– Слушаю тебя, братец Кролик! – поприветствовал он Лёню в своей обычной манере, то есть, как точно он мог назвать собеседника всегда оставалось загадкой, но по ней можно было предположить его настроение. Ну, Кролик так Кролик. Норм. Успел подумать Лёня.

– Принёс картину. Последнее, что могу оставить, – в одной руке он держал завёрнутую чуть ли не в простыню картину, а в другой портфель. И тут же поставил ее на пол, прислонив к свободному месту у стены, где стоял, потом открыл портфель, вытащил оттуда папку с бумагами и положил на стол перед Снегирёвым, – провенанс, экспертиза и прочее.

– У другой стены поставь, – кивнул Снегирёв на картину, и показывая глазами на противоположную сторону, – я потом посмотрю, – но всё же открыл папку и небрежно взглянул внутрь, – долги нужно отрабатывать.

– Я готов, Андрей Михалыч, – пробурчал Лёня.

– Ну‑ну! – Снегирёв медленно накрыл ладонью компьютерную мышку, щёлкнул пару раз, покрутил колёсико, – вот, смотри! Иди‑иди сюда.

Лёня обошёл стол. Монитор светился акварельным рисунком: с основания яйца взмывал вверх хрустальный лебедь. Голова лебедя представляла собой крупный бриллиант, на котором прорисовывалась ажурная корона. Создавалось впечатление, что лебедь уже летит, и на рисунке тот самый миг, когда птица отрывается от земли и устремляется в небо. Лёня уставился на монитор в восхищении и сразу понял, что речь шла о чём‑то серьёзном.

– В зобу дыханье спёрло? – услышал он Снегирёва.

– Что это?

– Это, Лёня, пасхальное яйцо Перхина «Царевна Лебедь».

– Но я его нигде никогда не видел. Я же знаю Фаберже, – пролепетал Лёня.

– И не мог. Яйцо задокументировано, не сомневайся, но, Лёня! Вот здесь внимание! – с этими словами Снегирёв встал из‑за стола, подошёл к книжному шкафу и стал искать глазами какую‑то книгу, потом, найдя нужный корешок, с трудом вытащил её из других плотно стоявших книг. Напряжение у Лёни нарастало, и он почувствовал, как пересохло во рту. Язык стал шершавым и огромным. Хотелось пить. Больше всего он боялся, что надо будет рисковать свободой, чтобы выполнить задание Снегирёва: украсть или убить, не дай бог. А вдруг? Там, где Фаберже, всегда большие бабки и ещё бОльшие амбиции ненасытных коллекционеров. Снегирёв вернулся к столу с книгой, но не показал её Лёне, выдвинул один из ящиков, достал тонкий коричневый портфель из крокодиловой кожи, открыл золотой замок и положил туда книгу. Он просто делал несколько дел одновременно – только и всего. Книга не имела никакого отношения к разговору о яйце, успокаивал себя Лёня. Он почему‑то испугался, что ему надо будет что‑то изучать, сложное и на чужом языке, и он не справится, и начнутся ещё какие‑нибудь проблемы. Снегирёв воздействовал на него, как старая огромная кобра с раздутым капюшоном.

– Яйцо не найдено до сих пор, – прервал затянувшуюся тишину Снегирёв, – найти его, ‑

значит, сделать сенсацию.

– Вы ещё янтарную комнату вспомните, Андрей Михалыч! Мне такое в ломбард точно никто не принесёт, – попытался пошутить Лёня.

– Есть слабая путеводная ниточка.

В этот момент раздался стук в дверь. Лёня чуть не вздрогнул, но кажется, удержался.

– Войдите! – громко сказал Снегирёв.

В кабинет вошла длинноногая белокурая девушка с подносом, на котором стоял огромный стакан свежевыжатого ананасового сока и лежала полотняная салфетка. Она вопросительно посмотрела на шефа, тот показал ей глазами угол на своём огромном столе, она поставила туда поднос и тут же вышла. При нормальных обстоятельствах Лёня бы точно обратил внимание на такую красотку, ему и в этом состоянии хватило трёх секунд, пока она шла от стола к двери, заметить тонкие щиколотки и точёные бёдра, но сейчас его сексуальные

фантазии были полностью заблокированы. Снегирёв не спешил возвращаться к прерванному разговору. Он выпил залпом все триста граммов фреша, промокнул губы,

слегка откашлялся и посмотрел на свой золотой турбийон на левом запястье.

– У‑у‑у‑у! Надо бежать! Ждут друзья‑антиквары. А, ну‑ка пошли, я тебе по дороге расскажу.

Они быстро вышли из кабинета и в сопровождении двух охранников, которые ждали его у двери с внешней стороны, направились к лифту.

– Тебе, дорогой, надо заняться одной старушкой, милейшим созданием, научным работником, дочерью знаменитого психиатра дореволюционной России Сергея Мелехова.

– В смысле? – совсем разнервничался Лёня.

– Смыслы сам будешь искать. Тут я тебе не советчик. Старушку зовут Мария Сергеевна.

– Какая связь?

– Она знает, где спрятано яйцо. Её отец лечил Перхина.

– Перхин был психом? – удивлённо спросил Лёня.

– Скорее всего, – пожал плечами Снегирёв, – Перхин умер в его больнице. Совсем молодым.

До лифта оставалось метра три.

– Совсем молодым, Лёня. В расцвете сил. В славе и при деньгах.

Двери лифта открылись и один из охранников заботливо заглянул внутрь.

– Чистые пруды, дом 17, квартира 11. Мария Сергеевна Мелехова‑Давыдова. Это твой последний шанс, Бойко! Иначе с ломбардом придётся попрощаться, – не взглянув на Лёню, Снегирёв шагнул в кабину лифта.

 

7. Антон

 

Лёня стоял у памятника Грибоедову. Умиротворяющий, монументальный, величественный, бронзовый, на высоком постаменте, похожем на колонну, с небольшими скульптурами у основания – героями его знаменитой пьесы. «Служить бы рад – прислуживаться тошно», – вспомнил он из «Горе от ума». На заре коммунистической эры здесь сначала поставили кубофутуристического Бакунина: великий анархист держал в руках собственную голову. Но народ не принял монументальную пропаганду, слишком уж

опередившую время, и мыслителя‑теоретика, радевшего за народовластие, скоро демонтировали. Лёня знал эту историю потому, что всегда интересовался искусством и много читал, а переехав в Москву из Питера, первые два года исходил город вдоль и поперёк с путеводителем в руках.

Антон опаздывал.