Любовь-морковь… и точка

Довершали образ пассажирки сапожки цвета спелой вишни и вязаная шапочка с помпоном, из‑под которой падали на плечи светлые пряди. Из декоративной косметики на красивом личике присутствовала только ядовито‑красная помада, что девушке совсем не шло.

– А что с дорогами? – спросила Аксинья, а это была именно она.

– Да не убирают совсем! Еще по Москве проедут уборщики, а стоит чуть отъехать от главной трассы – трава не расти… Вон навалило‑то, и что? Не проехать… Хорошо хоть добираться недалеко!

– Да, здесь уже рядом, – кивнула помпоном Ася, очень часто бывавшая в доме «папы».

– А чего такая грустная? Через несколько дней Новый год! Эге‑гей!

– Что значит «эге‑гей»? – ровным голосом спросила Ася.

– Если молодая женщина под Новый год не знает, что такое «эге‑гей с восклицательным знаком», то мне ей это не объяснить, – засмеялся водитель.

Ася улыбнулась впервые за долгое время.

– Я поняла, о чем вы. Хотелось бы действительно «эге‑гей»…

– И что мешает?

– Обстоятельства, – отвернулась она к окошку.

– Все мужики – козлы? – уточнил он.

– Думаю, что да… Вернее, не я так думаю, а жизнь доказывает.

– Понятно… Поворот и шлагбаум…

– Там охранник, сейчас к нам подойдут. – Аксинья высунулась в окно. – Мы к Свободе, дом номер пять.

– Фамилия?

– Соколова.

– Да, вы в списке тех, кого товарищ Свобода рад видеть и утром, и днем, и ночью, – сверился со своими данными охранник и козырнул, выдав этим, что когда‑то был военным.

Шлагбаум поднялся, и машина проехала.

– Товарищ Свобода? Это что значит? – Водитель игриво посмотрел на Асю в зеркало заднего вида.

– Такая фамилия.

– И вы жаждете ехать к Свободе?

– Я бы жаждала ехать без глупых вопросов, но мне не повезло.

– Молчу! Ого! Просто коттеджный поселок! Охрана… все дела… Буржуи отстроились…

– Живут директор банка, директор рынка, пластический хирург, некто с неизвестным родом деятельности, – перечислила Аксинья кого знала.

– Эх, везде одно и то же… Нет бы сказали, что живут врачи, учителя, инженеры, шоферы…

– Я называла пластического хирурга, – напомнила Ася.

– Я вас умоляю! Человек, который не лечит, не спасает жизни, а тупо вставляет сиськи, не может считаться врачом в полном понимании этого слова!

– Но он – создатель красоты!

– Жрец силикона он! Да мне вообще на него плевать! Я ж не собираюсь делать пластику!

– А как насчет женщин, которым хочется омолодиться?

– Вот дуры бабы! – крякнул водитель. – Всё, приехали. Дом номер пять.

 

По расчищенной от снега тропинке уже несся Наум Тихонович в распахнутой телогрейке и красных галифе. Седые волосы развевались по ветру, а руки были распахнуты для приветственного объятия.

– Ася, дочка! Как рад! Как рад! Просто сюрприз под Новый год!

Аксинья пошла ему навстречу и, уткнувшись в его густую седую бороду, неожиданно для себя расплакалась.

Уже через пять минут она сидела за огромным столом, накрытым яркой скатертью, с самоваром, блюдами из холодильника под общим названием «все, что есть» и связкой баранок на шее.

Так Наум Тихонович встречал гостей, чтобы сразу настроить на душевный лад, окутать домашним теплом. Словно позаимствовал традицию у жителей далеких островов, которые вешали сошедшим на берег морякам венки из красивых крупных местных цветов. И Асе было очень приятно сидеть со смешными баранками.

Жена и дети Наума Тихоновича уехали на новогодние праздники к его теще в Ярославль, и Свобода остался один. Не совсем, правда, один… В доме постоянно проживали человек десять, если не больше, художников и просто друзей хозяина. Причем вели себя как заблагорассудится. В основном бездельничали и пили самогонку, которую Наум гнал в огромных количествах и с разными ингредиентами: и с медом, и с можжевеловыми ветками, и с острым перчиком на украинский манер…

Супруга временами тихо возражала против дармоедов, но Наум ее всегда одергивал:

– Не бубни! Мой дом всегда был открыт для друзей, всегда был полон людьми, и так будет всегда! Надеюсь, что и ты это примешь, иначе бы не стала моей женой.

Наум за своих художников всегда был горой:

– Понимать надо… Я же не с грузчиками или рабочими с конвейера имею дело! Я работаю с людьми тонкой душевной организации… Ими нельзя понукать! Можно подойти к врачу и велеть прооперировать больного – это его специальность, долг. Можно подойти к военному и приказать промаршировать по плацу. К рабочему, чтобы отштамповал детали… А как ты можешь требовать, чтобы Художник (с большой буквы) написал картину? Это нереально! Здесь нужны вдохновение, особый настрой, особое состояние… Кто‑то творит, находясь на любовном подъеме, кто‑то пишет лишь на грани отчаяния… Был у меня один мальчик. Тоже вроде бы болтался без дела. Но он был очень талантлив, и я знал, что рано или поздно он выстрелит! А сколько человек талдычили: «Да брось ты с ним возиться – таких вокруг двенадцать на дюжину!» А мальчик вырос в прекрасного юношу, влюбился, женился. А после этого его любимая вместе с нерожденным ребенком попала в автокатастрофу и умерла на месте. Он с горя вскрыл себе вены и, истекая кровью, создал картину‑шедевр под названием «Вечность». Вся любовь, вся боль, что бились в сердце бедного парня, вылились в его детище, в это полотно. Его жизнь удалось спасти, а «Вечность» ушла за двадцать миллионов долларов… Разве такого можно требовать от Художников каждый день?.. А парень этот заработал имя, уехал на долгие годы жить за границу… Написал много замечательных полотен, стал мультимиллионером… Я даже и не знаю, чем он занят сейчас. Он может быть владельцем чего угодно. А может уже и не делать ничего, живет себе на проценты от заработанного. Вот такая судьба… И я в каждого художника верю, а если он сейчас пьет, значит, так потребно его душе. Если он спит до часу дня, значит, так и надо… Зато, когда его окрылит вдохновение, он перестанет и есть, и спать, и наверстает упущенное… И я, Наум Свобода, которому самому не хватило божьего дара, никогда не закрою дверь ни перед одним, возможно, недопонятым талантом.

Как раз сейчас «недопонятые таланты» блуждали по кухне Наума в поисках еды и питья. Никто не обращал внимания ни на самого хозяина, ни на его гостью. Они же мило беседовали по душам, а эту историю о бедном художнике, ставшем мировой знаменитостью и миллионером, Ася от Наума слышала и раньше, а сейчас почему‑то вспомнила.