Мамочки и папочки

Присаживаюсь за обеденный стол, прогоняя нежелательные мысли. Уютная зона кухни вновь приковывает мой взгляд. Над ней совершенно точно работал Янис. Кропотливо. Он впервые совместил парадную кухню с рабочей. В его проектах загородного жилья их всегда разделяла стена и казалось, что лицо кухни занимало сравнительно немного места, но это всё потому, что «мозги» оставались спрятаны по другую сторону. Варочная поверхность, духовые шкафы, посудомойка и прочее, что, как считал Янис, должно оставаться в тени. Но здесь пространство настолько свободное и дышащее! Темная каменная столешница превращается в растянутую букву «Г», перпендикулярно которой стоит трехметровый шкаф со всей встраиваемой кухонной техникой и скрытыми нишами для хранения. Несомненно стильно и модно, но ещё непривычно одомашнено. Мама была бы в восторге. Очевидно, что профессиональный взгляд Яниса претерпел кардинальные изменения в последние годы жизни.

Лея включает кофемашину, достает из верхнего шкафа две белые чашки с блюдцами и тянет руку к узкому ящику, где хранятся столовые приборы. Еще пара движений и вот она уже заваривает чай в стеклянном чайнике, толкнув носком нижний высокий ящик слева. Не сомневаюсь, что она с легкостью ориентируется здесь с закрытыми глазами, а всё потому, что каждая деталь проработана с предельной скрупулезностью ради максимального удобства хозяйки. Видно невооруженным взглядом, что Янис старался исключительно для нее. Возможно, между ними было что‑то большее, чем эти немыслимые договоренности.

– Что именно ты хочешь знать? – спрашивает меня, составляя с деревянного подноса на стол одну чашку на блюдце и чайник.

– Всё.

– Это понятие растяжимое.

Кофемашина издает плавную мелодию, оповещающую о готовности напитка. Когда Лея снова возвращается к столу с моим кофе и садится напротив, я спрашиваю:

– Вы жили здесь вместе?

– Не совсем, – качает она головой, наливая в свою кружку чай. – Янис оставался здесь на несколько дней, а потом улетал на лечение… Его не было по две‑три недели первое время. Но приезжал он регулярно. А потом, когда я была уже на пятом месяце, Янис задержался, – вспоминает она, и я замечаю, как невольно дрогнули её губы, будто сопротивляясь подступившим слезам. – Он уехал за неделю до рождения Мари. Больше я его не видела.

– Значит, он так и не увидел ребенка?

– Да, – смотрит на меня с плохо скрываемой печалью.

– Ясно. Как он себя чувствовал?

Ей едва ли удается скрыть негодование. Оно и понятно. Я сам должен был знать, как чувствовал себя мой брат.

– Он никогда не жаловался. Ни на что. Каждый раз, когда приезжал, я замечала внешние перемены. Не стремительно, но всё же заметно терял вес. Но Янис объяснял это поганой диетой, которую он был вынужден соблюдать в клинике.

– И он не нуждался в посторонней помощи, когда приехал сюда на несколько месяцев?

Лея отрицательно качает головой и словно старается подобрать правильные слова, выискивая их в пространстве.

– Поначалу нет. Почти каждый вечер мы ходили пешком на набережную или спускались на пляж, а, съев мороженое на лавочке или выпив кофе, возвращались обратно. Раз в неделю он ездил в клинику. Сдавал анализы и наблюдался у врача. У него был хороший аппетит и он крайне редко позволял себе обеденный сон. Говорил, что не хочет тратить время попусту. Садился на террасе и читал книги, а за ужином пересказывал мне сюжет. Я всё время удивлялась количеству его энергии, которой хватило бы ещё на целую жизнь и абсолютному смирению с обстоятельствами.

– Что это значит?

– Янис был полон жизни, – с осторожностью отвечает Лея, глядя в мои глаза. – Существовали только три вещи, которые могли заставить его усидеть на месте: трапеза, книга и ожидание, когда малышка начнет забивать голы в моем животе. Но при всей его немыслимой активности, не было и дня, чтобы он не сказал что‑то в будущем времени, подчеркивая тот факт, что его самого в нем уже точно не будет. Мы могли завтракать и смотреть фильм, а он совершенно невозмутимо говорить о том, чтобы я обязательно посмотрела вторую часть, которая выйдет через пару лет. Он сделал в моем телефоне сотни напоминаний на несколько лет вперед и при этом вел себя так, словно это нормально. Словно нет ничего пугающего и болезненного в том, что когда прозвенит этот колокольчик в телефоне, его самого уже не будет… Непоколебимое спокойствие и смирение с тем, что скоро настанет конец… Это было для меня дико. Но я старалась подыгрывать, ведь пусть лучше так, чем… – Замолкнув, Лея опускает растерянный взгляд в свою кружку. Делаю глоток кофе, но вкуса совсем не ощущаю. Слушать о другом Янисе, которым он стал и с которым мне уже никогда не познакомиться, слишком жестоко.

Схватив чашку, в которой всё ещё есть чай, Лея выходит из‑за стола и чуть ли не бежит к мойке. Возможно и ей причиняет боль этот разговор. Она выливает содержимое, споласкивает, но всё равно оставляет чашку в мойке. Её плечи напряжены, голова опущена. На долю секунды жалею, что затеял этот разговор, но напомнив себе, из‑за кого я здесь и почему, от этого чувства не остается и следа. У всякого решения есть последствия. Неопытность и юный возраст тому вовсе не оправдание.

– Ты тоскуешь по нему, – говорю, опустив запястья на край стола. – Это заметно. И, наверное, тебе нелегко принять тот факт, что Янис тебя обманул, сказав, что у него нет семьи.

– Я не считаю, что он обманул меня, – отвечает она, повернувшись ко мне. – Он сделал больше, чем обещал. Янис стал мне другом, которого сейчас мне действительно не хватает. А умолчал он о своей семье, потому что навряд ли есть, чем гордиться.

И снова вокруг нее выстраивается оборона. Девчонка упряма, не боится нападать. И я не могу не признать, что меня подкупает это её желание сохранить в памяти только самое лучшее о Янисе. И возможно, что она единственная, кто действительно знает его исключительно с хорошей стороны.

– Как думаешь, друзья поступают так, как поступил с тобой Янис? Уверен, вы провели много славных дней и ночей вместе, делясь друг с другом самым сокровенным. То, что он рассказал мне о твоих многочисленных проблемах в прошлом на жалком клочке бумаги, тоже не дает тебе повода считать его предателем?

Лея так смотрит на меня, так пронизывающе‑осуждающе и одновременно с этим настолько жалостливо, что даже грохот грома и мгновенно обрушившийся на землю ливень не способны похитить её внимание. Не знаю, стал ли Янис для нее больше, чем другом, свалившимся с небес, но то, что она с завидной воинственностью стоит за него горой, накладывает шов там, где течет кровь моих терзаний.

– Ты сказал, что хочешь знать о последних месяцах жизни брата. Что для тебя это важно. Но всё, что ты говоришь сейчас, лишний раз доказывает мне две вещи: ты его ненавидишь и он не зря пожелал сделать вид, что тебя не существует.

– Тогда зачем он рассказал мне правду? Он написал это письмо за пятнадцать дней до смерти. Очевидно, что сделал он это именно здесь. Янис сообщил мне обо всем, что вас связывает. Как и каким образом, – смотрю на нее в упор. – Ты не думала, что он поступил так, потому что понимал, что не сможет довести дело до конца?

– Иными словами, если бы Янис был здоров и полон сил, он бы относился ко мне, как к суррогатной матери и после рождения ребенка сразу же забрал бы его в свою семью, о которой ни разу не вспомнил? Ведь ты на его месте поступил бы именно так, верно?