Мамочки и папочки

– В этом и заключается наша жизнь. Хочешь съесть торт – заплати за него, и он твой. Хочешь, чтобы ребенок получил достойное образование – оплати счет и приготовься гордиться его успехами. Предугадывая твои мысли, скажу сразу, я это говорю не с тем, чтобы напомнить тебе о ваших договоренностях с Янисом, в которых вы оба друг другу дали что‑то взамен. Я лишь хочу сказать, что любое доброе дело человек в первую очередь совершает ради себя и своих интересов. Этот Влад горы бы свернул ради тебя, дай ты ему повод считать, что за свой геройский поступок он что‑то получит взамен. Ты ведь не глупая и сама это знаешь, – криво улыбается он и устремляет взгляд в темноту шуршащего моря. – Поэтому я и не понимаю, почему ты сразу не воспользовалась своими возможностями, которые без труда отправили бы тебя в Фусфу к дочери и вернули обратно.

– Потому что есть ты, который преследует свой личный интерес.

– Я этого не скрываю. Как я уже говорил, я хочу познакомиться с Мари, но для этого мне нужно наладить мосты с тобой, потому что ты её мама. Да, – разводит он руки в стороны, – я совершаю доброе дело ради себя. Ты позволяешь мне помочь тебе, а я взамен получаю крупинку твоей благодарности. Только от тебя зависит моя возможность общаться с Мари. И сегодня я плачу за нее «геройским» жестом. Как тебе такой расклад?

– Слишком детализировано.

– Любое действие состоит из великого множества взаимосвязанных частей. Как мозг с его многомиллионными нейронными связями. Если его разобрать по кусочкам, то получатся всего лишь детали, некоторые из которых вызовут тошноту. Но когда смотришь на мозг в целом, то несомненно понимаешь, что он фантастически необъятен. Что он – настоящее произведение искусства, а не мерзкий и желеобразный орган. Понимаешь, что он неповторим и совершенен. Это же огромный механизм, изучить который не хватит и нескольких жизней. Ты согласна?

– Предположим, – неохотно соглашаюсь я, плохо понимая, к чему он ведет.

– Тогда, почему моя возможность помочь тебе не может расцениваться тобой как обыкновенное доброе дело?

– Может, потому что ты разложил его на кусочки, и весь его шарм просто испарился?

– А разве тебе не стало спокойнее, узнав о каждом кусочке в отдельности? Так ты поняла, что я не представляю для тебя и Мари никакой опасности, что у моего действия есть причины и конечный результат, в котором я крайне заинтересован. Ничего плохого. Никакой опасности. Просто желание помочь, подкрепленное личным интересом.

В словах Витана есть доля правды: четко зная о его намерениях, мне действительно сделалось спокойнее, потому что больше не приходится играть в угадайки. Почти. Конечно, сказать можно всё что угодно. Но Витан, думается мне, частенько прибегает к излишней прямолинейности, поскольку она не позволяет растрачивать его время впустую, ведь оно для него очень ценно. Я невольно сравниваю его с Янисом и, надо сказать, меня моментально настигает легкая волна облегчения, ведь они и впрямь очень похожи.

– Что Янис написал обо мне? – спрашиваю, заметив вздрогнувшие на мгновение уголки правильных губ.

– Это имеет какое‑то значение, учитывая, что я признаю – мое первоначальное мнение о тебе было ошибочным?

– Меня твое мнение мало интересует. – Это не совсем так, но знать правду ему необязательно. – Но мне хотелось бы узнать, что Янис думал обо мне, когда писал письмо брату?

– Ты была влюблена в него?

– А ты умеешь отвечать не вопросом на вопрос?

– Так, всего лишь маленькое уточнение, – усмехается Витан. – Янис написал только о том, кто ты, откуда, что вас связывает и почему ты согласилась родить от него ребенка. Он не давал тебе характеристик и не высказывал о тебе свое личное мнение. Он просто сообщил мне о твоем существовании.

Мне не хочется в это верить. Не потому, что я ждала хвалебных слов в свой адрес и комплиментов. Но мне казалось, что мы с Янисом стали друг для друга не чужими людьми.

– Ты расстроилась, – констатирует Витан, не сводя с меня глаз. – Не стоит этого делать. Письмо было исключительно информативного характера, исключающее любое проявление сентиментальности. А ты на мой вопрос не ответишь?

– Нет, – говорю и ставлю пустую кружку на стол. Витан успевает коротко усмехнуться, мол, ничего другого он от меня и не ждал. Но я продолжаю: – Я не была влюблена в Яниса. Я уже говорила, что мы были просто друзьями. Почему он не рассказывал мне о тебе и своей семье? – спрашиваю прямо.

– Как ты недавно правильно сказала, Яниса уже нет, и на наши вопросы он не ответит.

– Но есть ты – его родной брат, которому точно известно, почему он так поступил. И почему только спустя пять лет сделал так, чтобы я узнала о твоем существовании.

Витан молчит и смотрит на меня с нескрываемой усталостью в темных глазах. Не сомневаюсь, что он в силах объяснить многое, что пока остается для меня загадкой. Но он навряд ли снизойдет до объяснений какой‑то паршивой официантке, обобравшей его брата до нитки. Не думаю, что мнение обо мне так уж и изменилось. Витан холоден, как и прежде, хоть и пытается подогреть лестной ложью исчерпывающую очевидность.

К нам поднимается стюардесса Марина и сообщает, что через пятнадцать минут мы сделаем остановку вблизи порта Фусфы. За разговором время пролетело незаметно.

– Спасибо за чай, – говорю Витану, когда женщина вновь испаряется. Мы навряд ли вернемся к обсуждению того, что интересует лично меня, так что продолжать беседу нет смысла. – Где я могу подождать остановку судна?

Оглядываюсь на палубу выше, не представляя, что там может быть, а когда снова смотрю на Витана, как бабочку, ловлю на себе его непривычно мягкий и безмятежный взгляд. Что‑то совершенно мне неподвластное отзывается в ответ. Немыслимое притяжение сосредотачивается у зоны солнечного сплетения и раскачивает во мне море давно загубленных ощущений…

– Ты можешь остаться здесь, – отвечает Витан и, когда его темные глаза вновь покрываются ледяной сеточкой, он поднимается с дивана и подходит к железному поручню. Наклонившись над ним, он опускает локти, сцепив длинные пальцы в замок.

Пока его взгляд устремлен в черную бесконечность ночного моря, мой завороженно скользит по гордому и мужественному профилю с упрямым греческим носом, четко очерченными губами. Он как будто сошел с картины истинного мастера своего дела. Те две девушки, как и десятки других, навряд ли страдали от тяжести трудовых будней, когда их клиентом становился Витан. Не сомневаюсь, что удовольствие получали обе стороны.

– Мы с Янисом разные, – вдруг добавляет он, глядя на свои пальцы. – Я редко когда мог предугадать его мысли и действия. У тебя есть брат или сестра? – спрашивает, повернув ко мне голову.

– Нет.

– Тогда ты навряд ли сможешь представить, насколько противоречивыми могут быть отношения между братьями и сестрами. Мы с Янисом не общались девять лет. А в самый обыкновенный для меня день мне сообщили, что он умер. Не авария, не какой‑нибудь несчастный случай, а продолжительная болезнь, о которой не знал никто, кроме никому неизвестной девушки, с которой его связывали дружеские отношения. Янис и дружба с девушкой, – печально усмехается он и снова устремляет взгляд на свои руки, – слишком сложно такое представить. Всецело доверять Янису – значит позволить ему в любой момент времени обвести себя вокруг пальца. По правде говоря, я рад, что в этом мире есть хоть кто‑то, кто знает его только с лучшей стороны. И ты права, – смотрит он на меня, – он тебя не обманывал. Он просто умолчал, потому что гордиться и впрямь нечем.