Мамочки и папочки

Бутерброды, приготовленные Элиной, сложены в пирамиду. Белая тарелка с ними стоит в центре прямоугольного стола со сверкающим глянцевым покрытием, в котором отражается не только высокий потолок, но и лица присутствующих. Синие глаза моей подруги, что сидит во главе стола, ошарашено бегают из стороны в сторону, словно несколько минут назад она случайно разбила одну из моих любимых ваз, а теперь гадает, удалось ли ей тщательно замести следы своего преступления. Самозванец и я молча сидим друг напротив друга. Злая полуулыбка на его выразительных губах дает ясно понять, что именно он обо мне думает.

– Берите бутерброды, – осторожно предлагает нам Элина. – Вкусные получились.

Она хотела уйти в свою комнату, как только я сказала ей, кем этот мерзавец представился, посчитав, что нам есть о чем поговорить наедине. Но я попросила её остаться, потому что не сомневаюсь, что он лжет. Уж не знаю, что ему известно о наших делах с Янисом и откуда эта информация вообще взялась, но я не собираюсь оставаться с ним один на один. Этот Витан похож на снежную гору, вершина которой навсегда останется недосягаемой. Ледяной взгляд просчитывающий, собирающий множество деталей, чтобы сложить из них что‑то идеальное и подходящее исключительно под его видение мира картинку. Бескомпромиссность и упорство, с которым опасно соперничать, читается в острых чертах его сурового лица. Ничего общего с добросердечным и располагающим к себе Янисом. Какой к черту брат?

– Благодарю, я не голоден. Но я очень нуждаюсь в объяснениях, поскольку для меня стала полной неожиданностью новость о том, что мой младший брат, скончавшийся пять лет назад от опухоли головного мозга, оказывается обзавелся то ли семьей, то ли чем‑то подобным, спрятал её у нас под носом, и поделился своим добротным имуществом с какой‑то девицей, которая волшебным образом оказалась рядом с ним в сложный период его жизни. Есть идеи, варианты?

– Допивай свой кофе и катись к черту.

– Ты наверное отлично поешь, да? – оглядывает он меня. – И в эти волшебные песни Янис влюбился без оглядки. Думаешь, я самозванец?

– Я это знаю.

– А я знаю, что ты мошенница, – заявляет он с пугающей уверенностью, – которая однажды воспользовалась нестабильным эмоциональным состоянием моего брата и подтолкнула его к совершенно аморальным действиям.

– Что‑что сделала? – не верю собственным ушам.

– Дай угадаю, как это было? Ты обслуживала его в том баре, где работала официанткой. Заметила его болезненный вид, слово за слово и вот он рассказывает тебе о своем диагнозе. Ты видишь, на какой машине он приехал, как дорого он одет и думаешь, а почему бы не пожалеть бедолагу? Поёшь, поёшь и вот, он вдруг изъявляет желание заделать этому миру ребенка, чтобы после него осталось целая маленькая большая жизнь. А этой жизни нужно расти, развиваться, учиться. Простая официантка двадцати двух лет, которую отчислили из университета, не потянет столько расходов. «Наверное, будет лучше, если всё, что я создал и заработал, отдам ей. Не семье, в которой есть родители, дяди и тети, не сиротам, не бездомным, не больным детям, а ей – официантке, которая с радостью родит от меня ребенка». Так думал Янис?

Я сейчас задохнусь. Паника заворачивается, как кромка разрушительной волны и затягивает меня в себя. Откуда ему известно о моем отчислении и кем я работала? Даже, если об этом поведал Янис, какого черта этот тип заявился сюда спустя пять лет?

– Неужели ты и впрямь думала, что у него нет семьи? Что у такого человека, с такими возможностями никого нет?

– Я и сейчас в этом не сомневаюсь. Иначе бы его родственники пришли оббивать пороги моего дома как минимум пять лет назад. Но что я вижу? Ко мне явился какой‑то мужик, называющий себя старшим братом Яниса, которого вдруг оскорбил тот факт, что ему не достались его денежки. Пожалеть тебя? Дать платочек?

– Тут ты права, – усмехается он. – Я больше похож на одного из его друзей, которые, скажем, потерпели неудачу в бизнесе и очень нуждаются в деньгах. Почему бы не воспользоваться наивностью молодой девушки и не отжать у нее приличную сумму? Запугать её. Довести до ручки. – Мой желудок сейчас разорвется от ужаса. Элина наступает на мою ногу, будто говорит мне держаться. – Но видишь ли, я не один из его жалких дружков. Я его родной старший брат, – выговаривает он каждую букву. – И три дня назад в день его смерти мне пришло письмо, написанное рукой Яниса, в котором он рассказывает о тебе и вашей сделке: ты ему рожаешь ребенка, а он обеспечивает тебя на всю оставшуюся жизнь.

Не могу в это поверить. Отказываюсь в это верить! Нервный смешок вырывается из меня, как перья в разорвавшейся подушке.

– Покажи мне это письмо, – говорю, оборонительно сложив руки.

– У меня его с собой нет.

– Разумеется! – усмехаюсь я, поерзав на стуле. – Пришел сюда качать свои права и забыл прихватить единственное доказательство своих слов.

– Доказательством моих слов служат факты о тебе и твоей жизни до встречи с моим братом. Откуда бы мне стало о них известно? Ты погрязла в проблемах. Тебе двадцать два, твой парень набрал на тебя кучу кредитов и смылся. Из университета тебя отчислили, потому что платить за учебу стало не чем. Тебя выселили из квартиры и ты слонялась по общежитиям, где жили твои сокурсницы и подруги, – смотрит он на обалдевшую Элину. – Так ведь было?

– Что тебе надо? – спрашиваю резко. Нападаю визуально. Набрасываюсь! – Чего ты хочешь? Денег, которые тебе не достались?

– Мне нужна справедливость. Я не переношу пресмыкающихся. Знаешь, кто это такие? Они палец о палец не ударят, но ведут себя так, будто не разгибая шеи работали днями и ночами. Они покупают дорогое жилье не за свои деньги. Машины. Путешествия. Даже домики на дереве. Потому что попросту не знают, как заработать их в достойном количестве. И потому они преуспевают во лжи. Готовы даже плодиться ради бумажек.

– Попридержи‑ка свой язычок, мачо! – вспыхивает Элина. – Мне казалось, я видела многое, но чтобы…

– Ребенок! – заявляет Витан, будто в этой комнате есть только мы вдвоем. – Это всё, что мне нужно. Можешь оставить себе этот дом, машину, что стоит во дворе и всё то, что мой брат по глупости переписал на тебя. У вас ведь была сделка: ты ему ребенка, а он тебе свое состояние. Второе остается у тебя, а первое ты отдаешь его семье. Всё честно.

– Если ты сейчас же не уберешься из моего дома, я позвоню в полицию. Я тебя не знаю. Обманным путем ты втерся в мое доверие и оказался в моем доме, после чего стал нести чушь. Она меня пугает. Я понятия не имею, каковы твои помыслы и на что ты способен. Я мать‑одиночка, которая пять лет назад забеременела с помощью ЭКО и это решение было осознанным. Кто ты такой – знать не знаю. Мое финансовое состояние, социальное положение и в принципе личная жизнь не твоего ума дело. Для меня ты не более, чем сумасшедший, сбежавший из психиатрической лечебницы, который почему‑то возомнил себя родственником моего друга, который, к несчастью, умер. Так что засунь свои жалкие запугивания сам знаешь куда. Вали.

Оценивающий взгляд обрамляет недобрая ухмылка. Несколько минут назад я едва ли сбивала дрожь внутри, но стоило только услышать упоминание о Мари, как материнский инстинкт в одно мгновение оснастил мою оболочку острыми шпагами.

– Попробуй сказать хоть ещё одно слово о моей дочери, и останешься без глаз, – говорю угрожающим полушепотом.

– Мамочка? – раздается сонный голосок Мари. Доспехи тут же слетают с меня, пламя ярости затухает под натиском самых прекрасных чувств, что я когда‑либо испытывала. Обнимая своего замусоленного дельфина, Мари стоит в проходе и смотрит на всех нас нездоровыми глазками. – Мамочка, мне плохо.