Мечты о нас

Я не хочу, но соглашаюсь. Палец действует независимо от моей воли, и я об этом еще пожалею. Хэйли известна в колледже своими сумасшедшими идеями. Она тут же присылает мне снимок того, что когда‑то было футбольной майкой «Барсуков», а теперь, видимо, стало платьем. Ну, по крайней мере, это платье намного проще, чем ее последнее создание, над которым безуспешно сражались баскетбольная майка, шредер и упаковка английских булавок. Для настоящей модели я ростом не дотягиваю, и обычно из‑за нехватки времени мне не удается поддерживать дружбу вне команды, но для Хэйли с удовольствием сделаю исключение. Она единственная, на кого Бо мог всегда рассчитывать в то время, когда пол‑кампуса обливало его грязью. За винтажной одеждой и острыми словечками прячется такая прекрасная натура, о которой она сама, возможно, и не догадывается.

 

После быстрого душа я собираю спортивную сумку. У шкафа останавливаюсь и бросаю взгляд на верхнюю полку. Движимая каким‑то внутренним побуждением, я встаю на цыпочки и касаюсь блестящих помпонов. В школьные годы меня просто очаровывало, как они оживают, когда их крутят в воздухе. Но это было до того, как я усвоила правила этого мира. До того, как не один раз мне ясно дали понять – для симпатичной блондинки и чирлидерши выбор возможностей невелик: быть или дурочкой, или стервой. Как выяснилось позже, второе облегчает школьную жизнь. Даже выбрав акробатический вариант чирлидинга, где очень редко используются помпоны, мне намного проще жить, удерживая на расстоянии определенных людей. Особенно тех, которые называют тебя «хорошенькой». Они первые, кто бросает тебя, как только им надоедает твой безупречный фасад. После смерти моей матери сколько предполагаемых подруг вдруг сочли меня слишком утомительной, потому что я не могла заставить себя постоянно улыбаться в их присутствии? Сколько из них, разъехавшись после школы по всему свету, дали знать о себе хоть раз? Может, одна из причин того, что я хочу в чирлидинг НФЛ, – это возможность найти единомышленников.

Я все еще поглаживаю помпоны и ловлю себя на мысли о Дрю. Отдергиваю руку как от огня. Я сегодня извинюсь перед ним и постараюсь избегать его в дальнейшем. Совершенно неприемлемо: я провела полночи в мыслях о том, что имел в виду Дрю, посылая этот дурацкий смайлик. Не надо было танцевать. И писать. Я прижимаю ладони к глазам. Вчерашний день был катастрофой – я вела себя как школьница! Надо положить этому конец!

Соберись, Джули!

Сегодня по расписанию тренировка, поэтому я надеваю контактные линзы и выхожу из комнаты.

Солнечный свет заливает кухню золотом, похоже, сегодня будет чудесный день. По крайней мере, если не подкачает погода. И если забыть о предстоящей встрече с Дрю. Хотя отец настаивает на объяснениях перед командой, я хочу сначала переговорить с Дрю наедине, потому что дело касается только его и меня. И в том, и в другом случае ситуация неловкая.

Я заливаю мюсли овсяным молоком, когда в кухню заходит папа. Мне не надо на него смотреть, чтобы понять, что он до сих пор сердится. Темная аура плохого настроения следует за ним повсюду – к верхнему шкафчику, откуда он достает чашку, к кофе‑машине и, наконец, к своему месту за столом.

– Джули.

Он на меня не смотрит, шуршит газетой, которую я принесла из почтового ящика вместе с письмами. Обычно он первыми открывает письма, прежде чем уткнуться в газету. Еще один индикатор плохого настроения.

– Пап? – Но он не отвечает.

Неверяще поднимаю брови. Запихиваю в рот полную ложку мюсли и ставлю тарелку на стойку – предпочитаю есть стоя, чем сидеть с ним за одним столом.

– Знаешь, что ты сделала вчера не так? – вопрошает он, не отрывая глаз от газеты.

«Ничего» так и вертится на языке, но я с трудом сдерживаюсь и проглатываю ответ. Ненавижу, когда со мной разговаривают, как с трехлетней.

– Папа! – Я не могу сдержать стон. – Я не хотела ставить Дрю в неловкое положение, я просто хотела… должным образом его поприветствовать.

– Поприветствовать? – Он резко поднимает голову, мускул на щеке нервно дергается. – Я тебя попросил показать Эндрю кампус. А не делать его посмешищем, танцуя на публике перед ним. Я тебя не так воспитывал. И маме бы точно не понравилось.

Как я ненавижу, когда он начинает разыгрывать карту мамы. Она как джокер, чтобы прибить меня окончательно.

– Я всегда танцую на публике! – бросаю я и понимаю, что с каждым словом делаю хуже.

– Ты извинишься перед Эндрю. Один на один. С командой я улажу сам. И чтобы я больше ничего не слышал об этом неприятном инциденте. – Несколько долгих мгновений он пронзает меня ледяным взглядом своих голубых глаз и возвращается к газете.

У него все просто. Главное, чтобы я вежливо извинилась и не порождала шумихи.

– А что, если ему понравилось? – вырывается из меня, и я даже не понимаю, как это получилось.

Как в замедленной съемке, плавно опускается газета.

– Если ему понравилось? – повторяет отец, удостоверяясь, что не ослышался. – В тот самый день, когда мужчины тебя начнут волновать больше спорта, уходи из чирлидинга.

Я насмешливо фыркаю. Ну это же нелепо, и он это знает. Этот день не наступит хотя бы потому, что спорт финансирует львиную часть моей учебы. Даже после смерти мамы я не бросила чирлидинг, так что и сейчас не брошу.

Наш разговор прерывает веселое «Доброе утро!» Бо. Он проходит легкой походкой, как будто не слышал нашу дискуссию. Что маловероятно – в доме довольно тонкие стены. С полным спокойствием наливает в стакан апельсиновый сок и становится рядом со мной, облокотившись о стойку. Все это время сопровождается гробовым молчанием, нарушаемое лишь гудением холодильника.

– Закончили? Можем идти? – Папа переводит взгляд с Бо на меня и обратно. Пальцами мнет газетные листы – явный признак того, что он не успокоился.

– Я готов! – Бо одним движением головы откидывает челку со лба. – Радуйся, что можешь нас подвезти. В будущем, возможно, мы пойдем другим путем. Или поедем.

Я не успеваю спросить, что он имеет в виду, как Бо продолжает:

– Хэйли позавчера рассказывала, что ее бабушка переезжает в дом престарелых и хочет избавиться от своей машины. Милый маленький «Форд Фиеста», на который я уже заработал в кафе. Если ничего не помешает, завтра его забираю.

Бо независимо постукивает пальцем по стакану, как будто ничего особенного не произошло, всего лишь прикупил по случаю кусочек свободы.

– Ты не можешь быть против, – предупреждает Бо папу. – Если сможем сами ездить, а не ждать тебя, то у нас будет больше времени для учебы. И для работы по дому. В выигрыше все.

Папа опускает газету, складывает ее аккуратно и оставляет на краю стола. Берет чашку с кофе, отхлебывает и пожимает плечами.

– И в мыслях не было.

Потом собирает письма и поднимается из‑за стола – знак, что пора выходить.

Интересно, отреагировал бы он так же спокойно, если бы с подобными новостями явилась я? Прихожу к выводу, что нет. Более чем уверена, что сначала он прочитал бы лекцию об опасностях, связанных с вождением машины, а потом напомнил бы об ответственности. С Бо он ведет себя по‑другому, потому что Бо более благоразумный из нас двоих.