Милая шалунья
Её соседки попытались вступиться, но Королева Уродов немедленно переключилась на них:
– Опаньки, у нас в гостях очаровательные Билли, Вилли и Дилли! Кря‑кря! Ути вы мои губастики! А где же ваш щедрый дядюшка Скрудж, спонсировавший дутые силиконовые губки? Уж не этот ли хряк, пускающий лысиной солнечных зайчиков? Вы уж её не забывайте каждое утро бархоткой полировать! А я‑то думала, в студии повесили дискотечный шар!
В нужных местах фонограмма выдавала за сценой взрывы смеха, чтобы зрители догадались, в каких местах следует смеяться.
Маша сидела в первом ряду, оттянув плечи назад, выпятив пышную грудь. Перед отъездом она побывала у косметички и парикмахера: подкорректировала губы гилауронкой, начесала на самые глаза густую белокурую чёлку, заплела косу и перебросила её через плечо. В косу вплела пышный голубой бант, в цвет глаз. Наращенные ресницы были такой длины и твёрдости, что когда Маша моргала, они, казалось, пластмассово клацали на весь зал.
Я видела, как Маша кинула на сцену записку с прицепленными к ней школьными фото, и теперь полыхала алой зарёй. Иволгина в своей тесной юбочке прицокала на четырнадцатисантиметровых шпильках, нагнулась за запиской и призывно помахала ею в воздухе.
– Упс! Кого я вижу? Подружка дорогая, просим на сцену!
Маша вышла, не веря своему счастью, млея, не чуя под собой ослабших ног, нащупывая кончиками туфель половицы – навстречу своему Звёздному часу.
– Оператор, крупный план! О кей! Да это же вылитая Бурёнка из Маслёнкина! Это что у тебя – колокольчик? – она острым ногтём бесцеремонно поддела Машин медальон на груди. – Вау! А какое роскошное вымя – лифчик не жмёт? Сколько молока надаиваем? По дружбе (это моя одноклассница, господа!) – прошу у Бурёнушки экологически чистого молока! Молочные ванны так молодят!
Гомерический хохот в зале. Иволгиной с готовностью несли чистую трёхлитровую банку. Я, мучаясь, выключила телевизор, стараясь не смотреть на Машу…
– Знаешь, что я первое услышала, когда села в вагон? «Мама, смотри, тётя из телевизора! Бурёнка из Маслёнкина!» На меня приходили смотреть из соседних вагонов, щёлкали на телефоны! Господи, как я не умерла от стыда! И когда я вышла на перрон, все оборачивались и фыркали. Дети – они же непосредственные! – кричали:
– Бурёнка из Маслёнкина пришла, молочка принесла! Му‑у!
Ты вот сейчас со мной разговариваешь, а я, как рентген, вижу насквозь твои мысли. Признайся, ты думаешь: «Бурёнка из Маслёнкина! Бурёнка вернулась в своё Маслёнкино!»
Она горько рыдала, билась в истерике и выкрикивала свою «Бурёнку».
…Маша пролечилась полгода. Она подурнела, похудела и притихла. По совету психолога поменяла внешность: остриглась ёжиком и перекрасилась в брюнетку. Никто не узнаёт в ней больше Бурён… то есть, мультяшную героиню. Я даже в мыслях старюсь не произносить этого прилипчивого слова.
Мы снова пьём чай, и я счастлива, что всё позади. Маша снова упоённо рассказывает, каким бешеным успехом пользовались её эссе. Как знаменитый седовласый поэт стоял на коленях, упрашивая переложить их на стихи и издать сборник. А известный московский композитор готов был отдать всё на свете, чтобы сочинить к ним музыку.
Потом Маша спрашивает у меня телефоны местных многотиражек. Я ополаскиваю в кухне чашки и слышу, как Маша унизительно и умоляюще говорит в трубку:
– Нет места на полосе? И в ближайшее время не предвидится? А когда вам перезвонить? Через месяц? Лучше через два? А вы не знаете, куда ещё можно пристроить мои эссе? Чудные эссе на вечную тему о мужчине и женщине, о любви… Бесплатно, разумеется! Я бы даже сама приплатила! Не знаете? Извините…
И набирает следующий номер.
7‑Й БЕЗОТКАЗНЫЙ СПОСОБ УВЕСТИ МУЖА
«Я фельдшер, работаю в кожно‑венерологическом кабинете. Беру анализы, отношу девочкам в лабораторию. Народу у нас всегда полон закуток – не протолкнуться. Некогда бывает не то, что чаю попить – в туалет, извините, сбегать.
Люди сюда идут, прячась от знакомых и потупив глазки, как изгои. Хотя им, может, просто справку по месту работы нужно – всё равно не по себе. Не любят нас, ой, не любят.
И начальство не любит – задвинуло на задворки, в самый угол больничного городка под старые тополя. Не сразу найдёшь – разве что по указателям, прибитым к деревьям. Мы для начальства тоже вроде изгоев.
Отделение располагается в старом бревенчатом, почернелом доме – пятидесятых годов постройки. Зато в новых‑то красивых зданиях крыши текут, штукатурка падает и из окон дует. А у нас сухо и тепло, зимой при открытых форточках работаем. Но это я так, об условиях работы: условия, мол, хорошие. Не забудьте надбавку за вредность, льготы, опять же пенсия по выслуге лет…
Кто ко мне приходит? Все! Мало кого миновала чаша сия. Мужчины и женщины, старики и юнцы, бизнесмены и дворники, доктора наук и бомжи, домохозяйки и трудоголики…
Вот в сто семнадцатый раз явилась кудрявая прехорошенькая девушка. Беру анализ и знаю заранее – снова будет положительный. В смысле, найдём какую‑нибудь бяку. А ей хоть бы что.
Кто‑то на мобильник позвонил – хахаль, небось. Гибко перегнулась, цапнула наманикюренной лапкой телефон – и хихикает в трубку. Ножками в смотровом кресле побалтывает – чуть мне в нос не заехала и очки не сшибла.
– Ножки у тебя загляденье, – говорю. – Вот, девушка, в чём погибель твоя: в ножках! Не доведут тебя до добра, попомни слово. И не болтай, не болтай ими – работать мешаешь.
Хохочет, заливается, запрокидывает кудрявую голову.
Нам вообще‑то разговоры запанибрата с пациентами вести не полагается – соблюдаем дистанцию. Ну, да мне простительно – старые дрожжи.
Вот женщина пришла за результатом. Не старая – не молодая, не красивая – ни некрасивая. Никакая. Жизнь начисто стёрла лицо. Просто измученная пожившая женщина. Её в городе многие знают. Занимает пост – не то чтобы высокий, но и не низенький. Тоже наша постоянная клиентка, тоже в 117‑й раз пришла.
Я полезла в стеклянный стеллаж, где лежат бумажки с результатами анализов. Её попросила сесть на стульчик и сочувственно говорю: «Сволочи эти мужики». И наготове стаканчик с водой держу. Потому что тоже заранее знаю результат, и знаю её реакцию – вон уже в полуобморочном состоянии сидит, и готова заплакать.
Муж у неё – известный в городе человек, живёт на широкую ногу, ну и насчёт женского полу очень слаб на передок. Соответственно, постоянно приносит жене сюрпризы. И она ужасно мучается, бедняжка, но ему прощает и дальше с ним живёт. То ли из‑за детей, то ли из‑за достатка, то ли любит его, кобеля, то ли по привычке. То ли одна боится остаться – здесь у нас северное Иваново.
