Мне снится нож в моих руках

– Чёртовы лузеры. – Минт пнул ногой платформу прямо в центре картины и она затрещала; посыпались щепки. – Лжецы. – Всё ещё красный, он ещё раз пнул платформу, и все замолчали. И потом Фрэнки тоже пинал, пока замок не разрушился окончательно, оставив на своём месте зияющую дыру.

Несколько секунд было слышно только сдавленное дыхание Минта. Потом Джек сказал.

– Так значит, платформу не починим.

Одна из девочек с моего этажа вздохнула.

– Поверить не могу, что потратила на это столько времени. Такой провал. – Она откинула назад волосы и развернулась, чтобы уйти.

– Ты куда? – Спросила Каро; по лицу было видно, что она чувствует себя преданной.

Девушка изумлённо воззрилась на неё.

– Сегодня – вечер перед встречей выпускников, Каро. Я не собираюсь пропускать вечеринки только для того, чтобы слепить какую‑нибудь жалкую хиленькую платформу и всё равно завтра проиграть.

– Я тоже, – сказал кто‑то ещё, и это был последний удар; опустившийся занавес. По толпе пробежался шёпот и потом все зашевелились, поправляя на спинах рюкзаки. Парами и тройками они разбрелись, бормоча про Чапмен‑Холл, писькомеров и слишком далеко зашедшие розыгрыши.

Остались только восемь из нас; мы старались не смотреть на дырку в платформе.

– Вы можете в это поверить? – Спросила Каро. – Одно препятствие – и они разбежались. Где их верность?

Джек вздохнул и опустился на землю, усевшись среди мёртвых листьев.

– Мне не нравится быть тем, кто это скажет, но, по‑моему, мы в жопе.

Хезер плюхнулась на землю возле него и прижалась к нему. Джек порозовел и огляделся, чтобы посмотреть, смотрим ли мы. За два месяца дружбы я узнала, что этот оттенок розового означал, что он рад вниманию Хезер, но сгорит, если кто‑то это упомянет. Хезер называла его стеснительность «Джек освобождается от многих лет подавления» – фраза, которую она подцепила в одной из своих книжек по введению в психологию. По ночам, когда мы с ней и Каро сидели болтали, ожидая, пока высохнут наши маски, или смотря бесконечные сериалы, Хезер делилась с нами секретами, которые ей рассказал Джек: например, что его никогда не целовали, что ему никогда не разрешали иметь девушку. Но она была терпелива; она раз за разом делала, каждый раз новый, первый шаг. Такой была Хезер. Она была человеком, делавшим вещи, которые я никогда даже не считала возможными.

– Ну же, должно же быть хоть что‑то, что мы можем сделать, чтобы починить платформу. Или по крайней мере план как расквитаться с «Чапменцами». – Хезер уронила голову Джеку на плечо. Он сидел прямо, как стрела.

– Давайте сожжём общежитие Чапмена дотла и пошлём встречу выпускников куда подальше. – Сказал Куп. – Всё равно это всё фигня.

– Куп прав. Поверить не могу, что я позволила вам уговорить меня в это ввязаться. – Кортни повернулась к Хезер, её крашенные красной помадой губы печально изогнулись. – Я тебе с самого начала говорила, что победа в этом супермодном соревновании детсадовских поделок никак не поможет нам возглавить списки кандидаток в «Чи‑О». И теперь мы даже не победим. Это унизительно.

Как и братство «Фи Дельта», сестринство «Чи Омега» было лучшим на кампусе. Они хвастались идеальной статистикой приёма. Каждый год, каждая девушка, которой было предложено членство в сестринстве, обязательно с благодарностью его принимала, зная, что место в «Чи О» означало, что ты четыре года будешь выше всех остальных. По слухам, ни одно другое сестринство – даже следующее по популярности, Каппа – даже близко не подошло к этому рекорду.

Я быстро выяснила, что социальная жизнь Дюкета вертелась вокруг двух вещей: футбола и студенческих объединений. Победа в футбольном чемпионате была вопросом жизни и смерти, и важнее этого было только членство в правильном объединении. В некотором смысле это было чем‑то устаревшим – футбол и студенческие объединения казались сошедшими с экрана фильма «Плезентвиль» – но, с другой стороны, это было безвременным явлением: просто ещё несколько способов пройти сортировку. Любой студент, прошедший через борьбу за Дюкет, знал, что жизнь – ни что иное как постоянный цикл «соревнование, ранги, сортировка». Иерархия была нормой. Странным было то, как глубоко мы начинали нуждаться в ней и как, по прошествии достаточного количества времени, мы начинали хотеть, чтобы кто‑то явился и расставил нас по местам.

– Кортни, – прорычал Фрэнки, – можешь ты хоть на секунду заткнуться и дать нам подумать?

Кортни широко раскрыла глаза. С ней никто так не разговаривал.

Я осторожно подошла туда, где стоял, сложив руки на груди, Минт, и, быстро вздохнув для уверенности, тронула его за плечо.

– Эй. Ты в порядке?

Он не отстранился от прикосновения, но и на меня не посмотрел.

– Я сорвался. Просто семья Чарльза знает мою семью, и я думал…

Моё сердце бешено забилось.

– Ты же знаешь, что они просто завидуют, да? – Я решила рискнуть, и оставила руку у него на плече, а взгляд – на его лице.

Он повернулся ко мне резким движением.

– Завидуют?

Меня поймали. Меня пропитало, будто солнечным светом, теплом.

– Ну конечно же.

Он улыбнулся.

– Джессика, – донёсся ледяной голос Кортни. – Я знаю, что тебе обязательно надо попытать удачи с Минтом, пока он уязвим, но сейчас определённо не время для флирта.

Чувство было такое, как будто она протянулась через траву и дала мне пощёчину. Или хуже – как будто она сорвала с меня одежду и оставила меня обнажённой, показав всем мои намерения и желания. Я отступила, убрав руку с плеча Минта; глаза жгло от унижения. Но прежде чем я смогла судорожно вдохнуть, чтобы сказать я даже не знаю что, встряла Хезер.

– Кортни, не будь такой стервой.

Может быть мне и нечему было удивляться. Хезер всегда была категоричной в отношении хорошего и плохого, видела мир чётко разделённым на добро и зло. Я считала, что это потому что первые восемнадцать лет её жизни были простыми, лишёнными препятствий. Лёгкая жизнь позволила ей верить в то, что мир – чёрно‑белый, без серого. Хезер могла себе позволить так смотреть на мир, потому что ей не приходилось постоянно бороться за то, чего она заслуживает, и не приходилось жить в мире серого только для того, чтобы понимать дорогих ей людей. Это было ещё одной роскошью, как её красивая одежда и дорогие сумочки.

И всё‑таки Хезер и Кортни были два сапога пара: лучшие друзья, соседки по комнате. Она должна бы сохранять верность подруге.

– Ты серьёзно? – Кортни выглядела такой же ошалевшей, как и я. Порыв ветра поднял её сияющие, как на обложке журнала, с ее плеч. – Ты выбираешь её?