Молчание Соловья

Водопьянову это явно пришлось не по вкусу. Он вскочил и резко выбросил руку вперед, но старик проигнорировал предостерегающий жест и приблизился к своему противнику почти вплотную.

Так они и застыли друг против друга, разделяемые лишь столом и желтым ламповым светом, тяжело дыша и чувствуя, как их тела постепенно наполняются невыносимой, сверлящей черной болью.

– Прекратите, – не выдержал первым Водопьянов, с хрипом сгибаясь пополам, сминаясь, словно лист бумаги в невидимой чудовищной руке, – нам нельзя приближаться…

Модесту тоже было очень плохо. Его руки, вцепившиеся мертвой хваткой в столешницу, почернели, кожа лопалась и плавилась. Из‑под ногтей засочилась кровь. Но он не отступал:

– Вы знаете, меня трудно чем‑то напугать…

Водопьянов рванул ворот рубашки и начал сползать с кресла. Настольная лампа предательски осветила его лицо – длинное, костистое, с тонкими, плотно сжатыми губами.

– …но даже мне, – продолжал Модест, прилагая невероятные усилия, чтобы удержаться на ногах, – даже мне не по себе, когда я представляю, что может произойти с этой девочкой! Она ведь еще почти ребенок! И…

Модест не договорил. В кабинете словно взорвалась невидимая бомба, и мощная воздушная волна отшвырнула противников друг от друга, опрокидывая стулья, сметая со стола бумаги и канцелярскую дребедень. Ощутимо дрогнул пол. Звякнули, еле устояв, оконные стекла.

Водопьянова вмяло куда‑то в угол, рядом с железным сейфом. Модеста отшвырнуло к противоположной стене, и он, больно ударившись, упал на колени, совершенно обессиленный и изможденный.

Такая диспозиция сохранялась еще некоторое время – осоловелый Водопьянов, бессмысленно шаривший руками по воздуху, и его гость, который корчился на полу, изо всех сил натягивая на голову свою шляпу.

– Н‑н‑неплохая ра‑ра‑разминка, – слегка заикаясь, Водопьянов делал безуспешные попытки заползти обратно в свое черное кожаное кресло, – что же Вы, мой друг, сами на‑на‑нарушаете, а? Какой Вы мне подаете пример? За этим всегда следят оттуда, – и он показал куда‑то наверх одними глазами.

Придя в себя, он вновь устроился за своим столом, достал носовой платок, вытер со лба крупный, ледяной пот и со слабой усмешкой стал наблюдать, как Модест поднимается на ноги, тяжело дыша и цепляясь синими пальцами за спинку стула.

– Кстати, а как поживает Ваш Преемник?

– Вас это не касается, – Модест взял стул и снова водрузил его в центре комнаты.

– Еще как касается. Я же должен знать, с кем придется иметь дело Великому и Ужасному Гудвину. У моего Преемника должен быть достойный противник. Но мне кажется, что Ваш пенсионер не потянет. Нет, не потянет. Да и нянчитесь Вы с ним чересчур, сюсюкаете. Разве можно так воспитать настоящего Скитальца?

– Разберусь как‑нибудь, – Модест привычным движением поправил шляпу и двинулся к выходу. Но, взявшись за ручку двери, остановился.

– Что‑то еще? – с деланным воодушевлением поинтересовался Водопьянов.

– Да, – Модест помедлил и оглянулся, – археологическая экспедиция. Раскопки. Талисман уже влечет Гудвина. Влечет неудержимо. Если он доберется до него раньше положенного ему времени…

– Теперь это пусть заботит самих Вершителей. Надо же, выдумали упрятать мой Талисман в глубине столетий. Приятно было побеседовать. Мой водитель может отвезти Вас туда, куда Вы пожелаете.

Но Модест пожелал удалиться пешком и в неизвестном направлении.

Оставшись один, Водопьянов задумался, потирая пальцами переносицу. Потом встал и закружил по кабинету, засунув руки в карманы брюк и разглядывая лакированные носы своих безупречных черных ботинок. Сделав некоторое количество кругов, он подошел к сейфу, достал оттуда допотопную картонную папку со шнурочками и надписью «Годовой отчет». С этой папкой Водопьянов вновь уселся за стол и, помедлив немного, открыл ее.

Модест несколько припозднился со своими откровениями – Водопьянов уже знал о Стефании, с недавнего времени наблюдал за ней и позаботился о том, чтобы наполнить картонную папку десятками ее фотографий, газетных вырезок и справок. Не посчитав нужным тратить последние оставшиеся силы, присущие лишь Скитальцам, он ограничился примитивными, человеческими технологиями сбора информации. Так, на всякий случай.

Теперь же озабоченность Модеста и его просьбы заставили Водопьянова взглянуть на ситуацию несколько иначе.

Конечно, девица, без сомнения, хороша. Хотя, на первый взгляд, немного примитивна, как примерная старшеклассница. Копна кудрявых волос затянута в обычный хвост. Несколько кругловатое лицо носит остатки подростковой припухлости. Аккуратный фарфоровый носик. Нижняя губа немного поджата, словно в мимолетной обиде. Джинсы, футболка, сандалии. Простая сумка‑торба перекинута через плечо.

Вот Стефания выходит из магазина и, щурясь от солнца, оглядывается по сторонам. Вот сидит в уличном кафе, и ветер треплет ее волосы, почти закрывая ими лицо. Вот она – на художественной выставке, среди подвыпившей и скучающей богемы. А теперь – сидит в салоне серебристого «Лэнд Крузера», крутой бок которого кощунственно помечен надписью «Телекомпания «Импульс», и отстранено смотрит в окно. В руках у девушки – микрофон и блокнот.

Ничего особенного, за что можно было бы зацепиться. Так почему именно этой девушкой так увлекся сам Гудвин, он же – владелец мощной финансово‑промышленной корпорации, миллиардер, фактически купивший Нурбакан, – Вадим Александрович Лещинский? Причем, увлекся настолько, что это начало мешать процессу его Перехода?

Еще раз, уже не теша себя надеждами, Водопьянов решил просмотреть снимки более внимательно. В конце концов, один из них он, отложив в сторону прочие, взял в руки и сосредоточился. Здесь девушка, словно почувствовав на себе чей‑то взгляд, оглянулась назад, через плечо и смотрела сейчас прямо в глаза Водопьянову, нахмурив брови, угрюмо, словно медвежонок.

«Это последний шанс, – подумал Водопьянов, – надо рискнуть. Главное – правильно рассчитать силы и не растратить лишнее».

Он положил снимок на стол и, продолжая всматриваться в него, сжал пальцами виски и забормотал еле слышно на каком‑то удивительном языке, где в словах почти не было гласных звуков.

Минут через пять настольная лампа, несколько раз мигнув, погасла окончательно, маятник больших настенных часов в приемной остановился, зависнув в невообразимом положении, а фотоснимок озарился изнутри мрачно‑красным светом. И в этом свете лицо Стефании неуловимо преобразилось. Его черты заострились. Линии губ стали тверже и требовательней.

Но самые большие изменения претерпел ее взор – словно огромная черная птица резко расправила крылья. Тяжелый и демонический, страстный на грани самоуничтожения, взгляд ее летел вперед, как стрела, сметая все преграды, настойчиво требуя, жаждая невероятных событий, пусть даже несовместимых с самой жизнью.

Натолкнувшись на этот взгляд, Водопьянов на долю секунды почувствовал себя мальчишкой, о чем впоследствии старался не вспоминать.

Он резко отшатнулся назад и судорожно вздохнул. Лампа на столе вновь загорелась кабинетным светом, часы в приемной ударили одиннадцать раз. Снимок потускнел и приобрел прежний вид.

Водопьянов медленно и осторожно, словно боясь обжечься, сложил все фотографии обратно в папку и завязал тесемочки тугим узлом.