Моё сердце в тебе бьётся
И отчего‑то с места сдвинуться не смогла. Не выходило. Я просто стояла и слушала, что же будет дальше.
– А я без тебя могу, – совершенно безэмоционально ответил ей Соболевский.
– Но это же не так. Это же неправда! Да, Ник? Да? Скажи, что прощаешь меня. Скажи, что скучал по мне так же, как и я по тебе. Скажи, что я…
– Я скажу, что ты меня достала, Алла.
– Что?
– Что? – издевательски скопировал он ее вопрос.
– Ник, ну прости меня!
– Твою мать! – почти зарычал парень.
– Скажи, что я должна сделать, и я это сделаю!
– Свалила!
– Но, Ник!
А затем он что‑то говорил ей, злобно, но, увы, неразборчиво. И как бы сильно я ни напрягала слух, расслышать ничего не могла. Только поняла, что после этого Соболевский ушел, а Курочкина осталась там же, на той самой лавке. Она сидела и горько плакала, но я почему‑то не чувствовала к ней больше сострадания. Мне казалось, что это справедливо. Ведь и я на прошлой неделе точно так же лила слезы, отмывая в холодной проточной воде свои испачканные волосы.
И всем было плевать. Так же, как и сейчас всем было плевать на Аллу Курочкину.
Надежды на воссоединение с Соболевским у нее рухнули. А у меня на тихую и спокойную жизнь. И уж не знаю почему, но мужская половина моих одноклассников меня больше не трогала, не оскорбляла и вообще практически забыла о моем существовании.
Но вот женская половина…
И Курочкина стояла в авангарде этой травли, что продолжалась до конца седьмого класса. Всего и не описать, но кое‑что я запомнила на всю свою оставшуюся жизнь.
Однажды утром, пока я стояла в очереди на вход в школу, мне на шапку и куртку кто‑то подсадили трех огромных мадагаскарских тараканов. И вот я подхожу к гардеробу, чтобы раздеться и сдать верхнюю одежду, а потом замечаю, что многие вокруг начинают смеяться надо мной, а потом и снимать на телефоны. Дальше дежурная по раздевалке начинает вопить на весь школьный холл. И мне никогда не забыть ее визг…
– А‑а‑а, таракан! У нее на шапке таракан! И на куртке! Фу, таракан!!!
Я тут же сбила головной убор с головы, видя, как по полу ползет толстое коричневое насекомое. От страха и омерзения расплакалась, продолжая торопливо снимать с себя куртку и гадливо отряхиваться под оглушающий хохот толпы учеников. Им было весело! Кто‑то так смеялся, что даже заходился в кашле. Кто‑то остервенело бил себя по колену, пытаясь сдержать истерику. Кто‑то отирал с лица слезы от наплыва положительных эмоций.
– Бомжиха! – орал кто‑то.
– Поди, перед школой в помойке рылась! – еще выкрикивал кто‑то.
– Так дома не кормят, жрать‑то нечего, – и эти обидные выкрики, казалось, никогда не закончатся.
Но окончательно добил меня именно Соболевский, который, расталкивая вдруг примолкшую толпу, подошел ко мне и окинул хмурым взглядом. А потом, очевидно имея за пазухой какую‑то еще более гнусную выходку, спросил меня:
– Ты как, Алён? – А видя, что я ничего не отвечаю, скорее всего, от шока, добавил: – Ну, не плачь.
Сволочь, правда? И так проникновенно в глаза мне смотрел, как будто действительно переживал за меня. Поддайся я тогда на эту сладкую провокацию – и мне бы светил новый виток зубодробильных насмешек. Ну уж нет!
– Руки от меня убери, – огрызнулась я и зло вытерла соль с мокрых щек, – и больше никогда меня не трогай! Ты такое же ничтожество, как и все они, – буквально выплюнула я ему в лицо, наслаждаясь эффектом, что произвели на Соболевского мои слова.
А потом наконец‑то пришла охрана вместе с директором школы и спасла меня из этого ада.
Первый урок я пропустила. У меня на фоне всего этого случился нервный срыв, пришлось отпаивать меня успокоительным в медбоксе. Не от вида тараканов и не из‑за того, что надо мной в который раз посмеялись, а оттого, что я позволила этим уродам довести себя до слез.
В школу даже вызвали моих родителей тогда. Провели разговоры, я в который раз слезно просила у отца перевода. Но он вновь ответил отказом.
– Ничего страшного не случилось. Подумаешь, таракан…
И никого тогда не наказали. Ни‑ко‑го!!! Только видео ползающих по мне насекомых еще долго мусолила вся школа. Забавлялись детки. Тешились…
Потом была еще мышь в сумке. Но мне кажется, зачинщик этой расчудесной шутки не оценил размаха мероприятия, и по факту визжала не только я, а почти вся женская половина класса.
И только Соболевский сидел за своей партой неподвижно и, поджав недовольно губы, смотрел на то, как я взобралась на подоконник и почти слилась с откосом. Что значит его взгляд, я не знала. Быть может, недоволен тем, что живет бок о бок с девчонкой, которая разводит тараканов и грызунов. Черт его знает.
На новогодний утренник меня облили синей краской.
На четырнадцатое февраля красной.
В преддверии восьмого марта привязали мои шнурки к стулу. Боже, и как они вообще это провернули? Но да, я упала тогда и больно ударилась, когда резко встала, не почувствовав подвоха. Сбитые колени, локти и шишка на голове.
И вновь смеялись все. Все, кроме Соболевского, который, смотря на меня, переломил карандаш на две части.
А потом все издевательства надо мной отошли на второй план, ведь я снова подслушала сплетниц Риту и Марину, что с пеной у рта обсуждали Соболевского уже где‑то в середине апреля.
– Говорят, Соболь от нас сваливает. Они с отцом переезжают, и в восьмой класс он пойдет учиться уже в другую школу.
– Да ладно?
– Ага.
– Алка умрет от горя.
– Эх, и не только Алка…
А я была готова умереть от радости! Боже, какие чудесные новости! И Надежда моя снова воскресла и расцвела буйным цветом…
Да, да, осталось потерпеть‑то всего ничего! И больше никогда я этого гада не увижу.
Никогда!!!
Глава 7 – Никогда не говори «никогда»
POV Алёна
– Вот же напасть, – покусывала я нервно губы, пока рассматривала свое отражение в стареньком, побитом временем зеркале.
