Мы остаёмся
– Тут, вроде, подвал. Если её грохнуть, а потом – туда, никто не найдёт, хе‑хе‑хе! – Смех Миронова был похож на тявканье гиены. Не знаю, как Горелов, а у этого урода, походу, рука не дрогнет. А может, и пусть? Всё разом закончится: рвущая душу боль, тоска, пустота…
– Ну‑ка, ну‑ка, – Платон заинтересованно глянул, куда показывал Мирошка, опять вцепился в мой локоть и потянул за собой.
Протащив через всё помещение, он заставил меня встать над чёрным провалом в полу. Луч от фонарика в Мирошкином телефоне высветил разбитые доски и лоскуты линолеума по краям. В глубине едва белели кирпичные обломки, валялся мусор. Торчали какие‑то палки или корни, будто щупальца чудовища. Провал дышал в лицо влажным холодом и запахом земли. Совсем как яма с глинистыми стенками, в которой остался Серёжка. И я сейчас могу оказаться внизу, как он. Сама ведь хотела…
Показалось, что затхлая вонь окутывает меня с головы до ног, въедается в одежду, в волосы. Сырость проникала в грудь, провал неумолимо, как чёрная дыра, тянул к себе, засасывал всё сильнее. Миг – и он поглотит меня.
Нет! Не хочу!
Я отшатнулась. Платон покосился на меня и толкнул к стенке. Угол учебника сквозь ткань рюкзака больно ударил под лопатку.
– Что, уродина, стра‑ашно? – Горелов издевательски растягивал слова. Даже в сумраке было видно, как горят презрением и злостью его зелёные глаза: – Так вот, запомни: если ты ещё что‑нибудь вякнешь в сторону меня или Красько, будешь сидеть тут всю ночь, поняла? Ну или пока бомжи не найдут. Не знаю, что для тебя лучше. Ха‑ха‑ха! А чтоб прям щас туда не слететь, вставай на колени и проси прощения. Миронов, снимай!
– Слу‑ушай, а давай мы её сперва потискаем? – Мирошка нервно хихикнул. – Там, вроде, есть, за что подержаться…
Он шагнул ко мне сбоку, левой рукой обхватил меня за шею и притянул к себе, а правой скользнул за лацкан пиджака на грудь. Хорошо, что я сегодня надела водолазку, но и сквозь ткань прикосновение было омерзительным.
– Отвали, дурак! – просипела я и левым кулаком ткнула Миронову в рожу. Попала в нос. Мирошка хрюкнул, но хватку не ослабил, а прижал ещё крепче. Над ухом рвалось его частое вонючее дыхание.
Меня затрясло.
– Да подожди ты, – с досадой одёрнул его Горелов. – Сам потом развлекайся, если охота, а мне надо, чтобы она прощения попросила. Ну!
Мирошка нехотя выпустил меня.
– На камеру, – жёстко сказал Платон. – Миронов, ты снимаешь?
Тот навёл на меня смартфон:
– Скажи «сыр», детка!
Сверкнула вспышка. Я шарахнулась от неё и чуть не улетела в провал, запнувшись о какую‑то железяку.
Тьма и голубые проблески.
Чужие липкие руки.
Надсадное дыхание.
Всё, как тогда!
Кровь застучала в ушах, озноб резко сменился жаром, в лицо точно плеснули кипятком. Теперь некому помочь. Только сама!
Горелов заслонял путь к дверному проёму. Взгляд заметался в поисках выхода и упал на железяку, о которую я споткнулась. Это был каркас стула без сиденья и спинки. Я рванула его из кучи рухляди и сразмаху метнула в Платона. И оглохшая, ослепшая от страха, ринулась наружу, к спасительному солнечному свету.
Гады! Уроды! Сволочи!
Замелькали перед глазами кусты, мусорные кучи, бетонные балки. Я мчалась, не разбирая дороги. Сзади чудился топот погони и тяжёлое дыхание. Быстрее, ещё быстрее!
Кусты хватали за одежду, колючки царапали руки. Сухой жёсткий стебель больно хлестнул по голени – плевать, лишь бы оторваться!
Запнулась, полетела вперёд, обдирая кожу на ладонях. Колено будто раскололось надвое – искры из глаз!
Вставай, Желька! Вскочила. Оглянулась: никто не преследует. Сделала несколько осторожных шагов, проверяя коленку, и побежала снова.
Глава 6. Мальчик в инвалидном кресле
Я дышала, как загнанная лошадь, но только возле Агушиного дома перешла на шаг. Спина под рюкзаком взмокла, я скинула лямки с плеч и взяла их в руку. Еле переводя дыхание, побрела к своему подъезду.
Около детской площадки топтались несколько пацанов. Я узнала близнецов Киселёвых из соседнего дома и толстого семиклассника Понча. Близнецы любили строить из себя дворовых королей и подражали повадкам отчима‑рецидивиста. А Понч вечно таскался за ними на правах адъютанта. Все они, вроде, были на учёте в ПДН и, по слухам, якшались с нехорошей взрослой компанией, но к местным обычно не цеплялись.
Вот только парень, что сидел перед братьями в инвалидной коляске и в упор смотрел на них, и не был местным. По крайней мере, я его не знала. Стройный, тоже примерно нашего возраста, с коротко выстриженными висками и нарочно встопорщенной тёмной чёлкой. В красивом спортивном костюме «с иголочки». Типичный умный мальчик из обеспеченной семьи – «не нашего поля ягода», как сказала бы Агуша. Наверное, поэтому близнецы и прицепились к нему.
Ветерок уносил голоса, но судя по напряженным позам всех четверых, это была не дружеская беседа.
Пацаны загораживали инвалиду выезд на тротуар. Парень в коляске откинулся на спинку и надменно задрал подбородок. Тонкие пальцы стискивали блестящий обод колеса, выдавая волнение.
Один из близнецов при разговоре сильно жестикулировал, окурок в его пальцах выписывал фигуры перед инвалидом. Затянувшись, он бросил окурок в песочницу и выдохнул дым парню в лицо.
Я подошла ближе и остановилась напротив подъезда. Вадик Киселёв стоял ко мне спиной, Стёпка и Понч – вполоборота, я не видела их рожи, но ясно представляла издевательские ухмылки типа Мироновской.
– А чё ты борзый такой, жить, блин, надоело? – Вадик вдруг толкнул пацана в плечо. Тот отмахнулся. – Слышь, ты! Я тебе щас до кучи руки сломаю, будешь на брюхе ползать, как улитка.
Понч заржал, тряся жирным пузом.
Ещё одна стая гиен! Меня накрыла внезапная волна ненависти. Кулаки непроизвольно сжались.
– Попробуй! – Инвалид смотрел на врагов, сузив глаза. Смуглые щёки резко побледнели. Дурак, он что, специально нарывается? Ну, попробуют они, и? Может, у него суперспособности? «Авада кедавра» или «иммобулюс»?
Девушка, которая играла с ребёнком в песочнице, попыталась вмешаться, но Стёпка грубо осадил её. Девушка подхватила малыша и быстро ушла.
За моей спиной хлопнула дверь подъезда, и знакомый женский голос с акцентом испуганно ахнул:
– Артур!
