Опасный возраст

Старели они на удивление медленно. Крупное телосложение Павла Федоровича долго противостояло естественному процессу обветшания, широкая казацкая кость по пустякам не ломалась, держала скелет и мышечную массу, с годами теряющую в весе. Вера Игнатьевна даже удивлялась такому парадоксу: у всех ее знакомых мужья оплывали от лишнего веса, а Паша наоборот – стройнел и молодился благодаря новым зубным протезам, так ладно сидевшим на широких деснах, за что она при каждом удобном случае благодарила невестку. Сама Вера Игнатьевна заметно округлилась и раздобрела, но полнота ее не портила. Талия оставалась на том же месте, потому что по медицинским канонам соблюдалось простое правило: меньше есть и больше двигаться, а лишнего Вера Игнатьевна себе не позволяла. Свои морщины она замечала мимоходом, не утратив подвижности, могла целую смену провести на ногах и дома переделать кучу дел. Энергия ее не источалась, а копилась на важные дела. Все, о чем Вера мечтала еще в юности, было в достатке – обожающий взгляд любимых глаз. Морщины она презирала.

Выйдя на пенсию, от работы Павел Федорович не отказался. Чтобы не сидеть целый день дома в ожидании жены, он пошел в сторожа и три года добросовестно нес свою вахту, особенно в ночное время, когда сменщик, закрыв после ухода главврача входные двери, засыпал в каптерке под треск радиоволны. Даже больничная мышь не могла проскочить мимо нового сторожа, который к вращающемуся турникету относился так же бережно, как к машине.

– В каждом деле, Лерочка, порядок требуется. И хорошее отношение. Хоть к начальству, хоть к подчиненному, без разницы, – доверительно делился с внучкой дед, если Лера интересовалась его новой работой. На вахте подчиненных у деда не было, это Лера знала хорошо, а начальников – хоть пруд пруди – каждый второй. Могли нагрубить, обидеть и даже уволить, но тут Вера Игнатьевна вставала на охрану собственного мужа, и мало кто мог уцелеть от такого столкновения.

Обеденную традицию, давно превратившуюся в обязательный ритуал, без которого ни муж, ни жена не могли обойтись, они продолжили в сторожевой каптерке, где ради удобства Павла Федоровича стараниями плотника был смонтирован откидной столик и маленькая табуреточка для Веры Игнатьевны. В этой тесноте им было тепло и без подвальной печки. Те старожилы госпиталя из медперсонала, которые помнили супругов Шагаевых еще молодыми, по большому секрету поясняли значимость обеденного обряда непосвященным новеньким медсестрам, и те в свою очередь, проникнувшись ситуацией, главную медсестру старались в обеденный перерыв не беспокоить. «Верочка мужа кормит», – понимающе шептались девочки в перевязочной и улыбались.

В широком термосе Вера Игнатьевна обязательно приносила горячее, без которого обед – не обед. Чтобы не запачкать зубные протезы, Павел Федорович клал их в стакан с водой и аппетитно брался за ложку. От Веры Игнатьевны не ускользало и то, с какой жадностью на сидячей работе муж принимался за еду, словно голодал несколько дней, хотя утром перед работой съедал полноценный завтрак из овсяной каши, омлета и бутерброда с маслом и плавленым сырком. Покушать Павел Федорович любил вкусно, с прищуром на добавку, но мужа Вера Игнатьевна не перекармливала, хоть и радовалась его аппетиту.

– Ты что, Верунька, не ешь?

– Да на тебя посмотрю и уже сыта…

В запланированный выходной, который должен был пройти в овощных хлопотах, перед выходом в гараж Вера Игнатьевна, как обычно, измерила мужу давление. Небольшое отклонение от нормы не могло нарушить ее планы, в кухне уже два дня выстроенные по ранжиру баллоны хрустальной чистоты ожидали полномасштабного наступления. Она скомандовала рассосать валидол. Паша рассосал, и пошли в гараж за машиной.

День предсказывали синоптики жарким, и чтобы не томиться на жаре, из города старики Шагаевы выехали ранним утром. Всю дорогу Вера Игнатьевна посвящала мужа в свои наполеоновские планы: в ближнем совхозе закупить молоденьких на засолку огурцов, ведра два‑три, – аккуратненьких, как один, чтобы в горлышко пролезли. Помидор для ароматного маринада она рассчитывала взять ящика три‑четыре, а если останется в машине место, проехать в «Плодородный» за фруктой, все равно – какой, лишь бы на компоты сгодилась. Еще рецептом вкусного кубанского салата поделилась с ней медсестра из терапевтического отделения, но за молодой капустой придется ехать в тепличный комплекс на хутор имени Ленина, а там могут еще не торговать, но заехать не помешает.

На развилке перед выездом на Ростовское шоссе долго ждали светофор из‑за проходящего поезда. Вера Игнатьевна не умолкала и что‑то увлеченно рассказывала притихшему мужу о новой заведующей, краем глаза заметив, что руки его по кругу руля медленно сползи на колени. Загорелся зеленый свет, все поехали дальше, они стоят.

Иногда муж мешкал, лишний раз осматривался по сторонам, но пауза затягивалась.

– Пашенька, поехали. Сзади уже сигналят.

Она тронула его за плечо и сразу поняла – Паша мертв.

На этом перекрестке дороги их разошлись. Тело Павла Федоровича отвезли в морг на вскрытие, Веру Игнатьевну с едва ощутимым пульсом доставили домой к сыну.

Когда Лера после проваленного экзамена вернулась домой, в квартире творилось что‑то несусветное. В комнатах толпились незнакомые люди, слышались стоны, громкий плач, бригада реаниматологов суетилась возле Лериного дивана над обездвиженной бабушкой Верой. «Скорая» приезжала в третий раз, но Вера Игнатьевна от госпитализации отказывалась. Крепкой хваткой она держала сына за руку, принимала его за Пашу и все интересовалась: пообедал ли он горячим и достал ли из кладовки пустые баллоны. После инъекции сознание ее прояснялось, образ мужа растворялся и появлялся Димочка. Вера Игнатьевна снова сотрясалась в судорожных рыданиях, теряла сознание, и через полчаса на пороге появлялся новый фельдшер. Дверь в квартиру в тот день не закрывали, ее держали распахнутой настежь.

Все девять дней после похорон у постели бабушки дежурили ее медсестры из госпиталя. Скоропостижная смерть Павла Федоровича потрясла всех, кто мог сочувствовать – сочувствовал, кто хотел помочь – помогал. Сестрички расписали график дежурств, и Вера Игнатьевна ни на минуту не оставалась одна.

Дмитрий Павлович взял отпуск по семейным обстоятельствам. На полдня появлялась в клинике и Татьяна Яковлевна. Ради свекрови она обзванивала медицинские базы в поисках нужных лекарств, желательно иностранного производства, а не найдя, выбила у главврача командировку в Москву и через два дня привезла все, что было нужно.

Иногда Леру просили посидеть рядом с бабушкой. И она сидела нудными часами, вжавшись в глубину кресла, не совсем понимая, что от нее требовали. Ее безмятежная молодость отторгала сам факт произошедшей смерти. Бальзамированное дедушкино тело, выставленное для прощания перед подъездом, казалось ей чем‑то театрально‑бутафорским, немного пошлым и нереальным. Еще из всей процессии запомнились выложенные в ряд перед гробом маленькие подушечки из красного бархата с фронтовыми наградами. Лера не знала, но именно им ее родители были обязаны получением удобной трехкомнатной квартиры в центре города с окнами, выходящими на краевую администрацию и сквер с фонтаном. Перед самой свадьбой сына Вера Игнатьевна заставила мужа надеть строгий пиджак с орденами для личной встречи с начальником горисполкома. Старым Шагаевым давно предлагали жилплощадь, но намного меньше и дальше от центра, а Павел Федорович, привыкший к тихому дворику в Подгорном переулке, недалеко от госпиталя, – тещиному наследству, в котором они с Верой прожили всю жизнь, – переезжать на новое место не хотел. Ему даже не пришлось стучать по зеленому сукну, ордер на квартиру он получил через три дня…