Опасный возраст
– Не положено, голубушка, никак не положено. Ваша мама нетяжелая. Справится, – уверяла ее дежурная медсестра, держа за руку. Не помог даже конверт, сложенный вдвое, на всякий случай Танечкой приготовленный. Порядки оказались строгие.
Уже на вторые сутки больничного покоя, передвигаясь мелкими шагами вдоль стеночки, Евгения Михайловна принялась за старое, тем более и место было подходящее – хирургическое отделение просто кишело мужским многообразием.
Поиски привели Евгению Михайловну в процедурный кабинет. Перевязывала ее Вера Игнатьевна, в ту пору еще простая медсестра с большим опытом по части перевязок. Слово за слово вывело двух собеседниц на общий интерес: у обеих взрослые дети, брачная пора давно прошла, но внуков хочется, а где их взять. Как‑то так. Разговор получился доверительный, почти душевный. Хоть и говорили они иносказательно, – одна охало, другая поддакивала, – но телефонными номерами при выписке Евгении Михайловны женщины обменялись.
С того дня развернулась полномасштабная кампания по сближению двух семейств.
За всю жизнь Евгения Михайловна не испытывала столько страха, как в день знакомства, которое они два месяца планировали с Верой Игнатьевной за спинами великовозрастных детей. Встреча все откладывалась, и виной всему была врачебная занятость двух состоявшихся индивидуумов, похожих в профессиональной плоскости и разных по половому признаку.
– Ах, как бы взять их вместе и соединить. И пусть живут нам на радость, – мечтала бедная Евгения Михайловна, тяжело дыша в телефонную трубку, а Вера Игнатьевна всецело разделяла ее желание.
Но встреча состоялась, и Татьянин день для знакомства выбрали неслучайно. По легкому снежку с букетом белых гвоздик Дмитрий Павлович явился на порог незнакомой квартиры. Из кухни пахло пирогами. На столе, сервированном по всем правилам этикета, остывали незамысловатые угощения. Три женщины, среди них и Вера Игнатьевна, переживали за мягкость отбивных, за свежесть заварных пирожных, за пропеченность ягодного пирога и наперебой подкладывали в тарелку гостя лучшие куски, просили откушать и обязательно оценить.
Тепло духовки преображалось в неосязаемый шлейф, сливалось с теплом человеческим и обволакивало обмякшее со второй рюмки коньяка тело Дмитрия Павловича, уставшего после операционного дня и неподозревающего, какие планы строила за его спиной собственная мать. Ему было хорошо, тепло и сытно. О большем он не мечтал.
Заманить сына к незнакомым людям Вере Игнатьевне удалось благодаря его зубу, не ко времени разболевшемуся. Зуб ныл давно. Дмитрий Павлович побывал у некоторых специалистов, но последний – совершенно безграмотный – так неумело вставил штифт, что зуб дал незаметную трещину. Ноющая боль появлялась внезапно, как назло, перед сложной операцией, и плохо действовала на общее самочувствие Дмитрия Павловича, но он старался о боли не думать. Мать пообещала найти лучшего хирурга в городе. И нашла. Им оказалась дочь ее новой знакомой.
– Представляешь, Димочка, она тоже училась в твоем институте. Большая умница. Все ее хвалят. От клиентов отбоя нет…
О свободном семейном положении зубного техника Вера Игнатьевна умолчала, чтобы не спугнуть сына раньше времени. Танечка, ко всем внешним достоинствам имевшая непосредственное отношение и к медицине, нравилась ей все больше и больше. Прямая линия – бесконечная по своей сути, – по которой Вера Игнатьевна последние годы бежала в заданном направлении, неожиданно изогнулась и замкнулась в круг. Продолжать бег не имело смысла.
Затея со знакомством удалась. В молодой хозяйке Дмитрий Павлович сразу узнал бывшую сокурсницу из параллельного курса, вспомнил, что она ему даже чем‑то нравилась, то ли вздернутым носиком, то ли мягкими ямочками на пухлых щеках. Если Танечка и располнела за последние десять лет, то совсем чуть‑чуть. Движения ее были осторожны, немного скованны, и все из‑за ограниченности рабочего пространства между стоматологическим креслом и предметным столиком. В первое знакомство Дмитрия Павловича поразили ее открытая улыбка, плавность движений, пухлый ротик и веселость в разговоре о серьезных вещах.
Они не могли наговориться. Остывали пироги, выдыхалось шампанское, по тарелкам растекалось заливное, а поток воспоминаний не иссякал. О зубе никто не вспомнил.
В тот вечер оба почувствовали: что‑то произошло, что‑то сработало в сложном механизме взаимной симпатии.
Знакомство они продолжили лечением зуба. Для будущего предполагаемого мужа Танечка не пожалела ни сил, ни хорошего югославского материала. Через месяц у Дмитрия Павловича вместо больного зуба стоял надежный, ладно пристроенный мост. Разговоры о чудесных Танечкиных руках подтвердились, руки у нее, действительно, оказались чудесными, просто золотыми…
Женщины у Дмитрия Павловича заводились редко. Женского терпения надолго не хватало, как и не хватало свободного времени практикующего хирурга для свободных отношений. Связи на стороне освежали будни закоренелого холостяка, а удовлетворения если и приносили, то только в области чисто физиологической, не касаясь душевной. Как и всякий мужчина‑переросток, проживающий в одной квартире с родителями, он привык к удобству, к готовому завтраку и разогретому ужину. Привык к всепоглощающей материнской любви к единственному ребенку и позволял себе некоторые шалости, но о своих ночных «дежурствах» всегда предупреждал, и, возвращаясь домой под утро, благодарственно целовал теплыми губами материнский висок.
Стараниями Веры Игнатьевны, от которой напрямую зависел налаженный быт, карьерный рост его медленно, но верно шел в гору, а по пути Дмитрий Павлович временами ощущал около себя пустое пространство и хотел его заполнить. Ради Танечки в один день он оборвал все старые связи.
В силу своего женского предназначения Татьяна Яковлевна стремилась к постоянству, но так получилось, что и ее не выбирали, и она особого выбора не имела. Последние два года у нее тянулся вялый роман с женатым человеком. Она и сама не знала, зачем согласилась на подобные амуры, но привычка – дело странное, и бросить жалко, и бессмысленно продолжать, но все‑таки продолжала. Знакомство с Дмитрием Павловичем избавило ее от лишних метаний. Свое решение о разрыве она сообщила любовнику на следующий же день по телефону из ординаторской…
Они гармонично подходили друг другу, со стороны смотрелись привлекательной парой. Время от времени Вера Игнатьевна набиралась смелости, когда видела сына в приподнятом настроении, и открыто намекала ему на такую особенность.
– Ты знаешь, Димочка, а Танечка мне нравится. Даже очень. Вы с ней одного поля ягоды, и к доктору ходить не надо…
Дмитрий Павлович и сам понимал: влачить холостяцкое существование давно надоело, надо остепеняться.
Свадьбу сыграли летом, в открытом, просторном ресторане у самой воды. Гостей прибыло столько, что едва разместили.
Евгения Михайловна все беспокоилась о затратах и о бывшем муже, Якове Заевском. Ее отложенные сбережения не покрывали и трети размаха свадебного торжества, но Танечка от предложенной помощи отказалась. Они с Димочкой все сами распланировали и за все сами заплатили – дети большие, в конце концов, могут себе позволить такие расходы. Бывшего мужа перед рестораном, пока молодые делили каравай, Евгения Михайловна выглядывала из‑за нехороших, смутных подозрений, что день этот, радостный и долгожданный, непременно будет омрачен появлением Якова, но все обошлось. Заевский на свадьбу дочери не пришел.
