Пациенты

По предусмотрительной просьбе начальника поезда, машинист Колыванов заранее прихватил с собой из кабины локомотива пару железнодорожных фонарей и теперь вручил их нам для освещения темных мест, ведь нетрудно догадаться, что электричества в этом здании, скорее всего, давно уже не было. Оставив на перроне около вокзала машиниста и помощника, мы вчетвером вошли в здание, миновав сломанную входную дверь.

По вокзалу продвигались осторожно, внимательно смотря под ноги и оглядываясь по сторонам. Надо сказать, изнутри здание выглядело таким же заброшенным, как и с улицы. Бетонный пол в нескольких местах разорван крупными трещинами, практически все, что находилось внутри, было покрыто толстым слоем пыли, повсюду разбросаны груды разного рода мусора. Сиденья, предназначенные на вокзале для отдыха пассажиров, были грязными, по большей части сломанными и искореженными, та же участь постигла и витрины бывших кафе, помещений билетных касс, а также большой во всю стену стенд, когда‑то информирующий о движении поездов. Пока мы шли, нам нигде не встретилось хоть какого‑нибудь свидетельства того, на какой станции мы находимся. На одной из стен я заметил выключатель старого образца, такой, какие обычно устанавливались в домах в тридцатых‑сороковых годах прошлого века и, подойдя к нему, повернул ручку, но висевшая в плафоне рядом лампочка не загорелась, значит, электричество здесь, в самом деле, отсутствует.

Попутно мое внимание привлекло то, что воздух внутри здания оставался таким же приятным и свежим, как и снаружи. Помнится, когда мы в детстве, играя в «войнушку», заскакивали в приготовленные к сносу расселенные дома, то в воздухе брошенных жителями квартир всегда присутствовало такое специфическое амбре, которое невозможно спутать ни с чем другим. Здесь обычно перемешаны воедино резкий запах прелости и затхлости, старой штукатурки, дурное зловоние гнилых досок и тяжелый запах следов многолетней людской жизнедеятельности. Такой смрад всегда был мне очень неприятен, чем‑то отталкивал, как кладбищенский дух, отчего, бегая с пацанами, я не каждый раз соглашался посещать такие строения. Но здесь, внутри этого давно заброшенного вокзала я не чувствовал дискомфорта и дышал полной грудью…

– Ребята, идите ко мне, – вдруг позвал нас Геннадий Михайлович.

– Что случилось? – спросили мы, подойдя ближе.

– Похоже, я отыскал вход в служебное помещение. Давайте войдем туда, надеюсь, нам повезет, и мы раздобудем какую‑нибудь информацию.

Вся наша небольшая группа без разговоров последовала за ним. Геннадий Михайлович толкнул дряхлую дверь рукой, и она легко поддалась, чуть было, не слетев с ржавых от времени петель, так мы оказались внутри. В первой комнате не было ничего, кроме ветхого стола и пары сломанных стульев, а потом мы перешли в следующую, на двери которой висела деревянная вывеска с порядком выцветшей надписью «диспетчерская». Там нас встретили следы полного хаоса: все было перевернуто, что называется, вверх дном. Два деревянных желтого цвета письменных стола лежали на крышках и топорщили на нас свои маленькие ножки, на единственном правильно стоявшем столе находился запыленный телефонный аппарат образца тридцатых годов прошлого столетия, в полном беспорядке лежали различные бумаги, старые журналы, папки, конторские книги, за долгий срок успевшие покрыться толстым слоем пыли. На обеих дверцах книжного шкафа стекла были начисто выбиты, а их осколки валялись рядом на полу вместе с несколькими упавшими с полок книгами, также обильно покрытые пылью.

Бригадир сразу подошел к столу с бумагами и стал все это разбирать и внимательно рассматривать. Спустя несколько минут он отыскал какой‑то журнал и, взяв двумя руками, сдул с него многолетний налет и прочитал надпись, выведенную синими чернилами аккуратным почти каллиграфическим почерком: «Журнал движения поездов по станции Синва Котласского отделения Северной железной дороги. Начат в 1932 году». Дата окончания ведения записей на титульном листе журнала не была указана. Мы продолжали стоять рядом, осматривая комнату, а Геннадий Михайлович, листая журнал, открыл его на странице, где оканчивались пометки диспетчеров.

– Интересно, последняя запись датирована июлем 1940 года, но сам журнал еще не был окончен, – задумчиво произнес Геннадий Михайлович, – получается с тех пор станция, фактически, не эксплуатировалась. Столько лет! Напрашивается вывод, что в тот период произошло нечто фатальное, причем, не только для этой станции, но и для всего участка железной дороги, которая привела нас в это заброшенное место. Однако насколько я понимаю, в тех местах, где мы должны сейчас находиться, принимая во внимание данные журнала, эта территория густо населена и продолжает развиваться, так что бросать эту дорогу даже в то время не было смысла. Как считаешь, Саша?

– Это сейчас территория густо населена, а в 1940 году живущих здесь, надо полагать, было немного, – предположил я в ответ.

– Ребята, а что, если эта железнодорожная ветка и станция сначала активно действовали здесь в те годы, а потом были заброшены, – включился в разговор Дмитрий. – Ведь, судя по документу, это случилось перед финской войной, потом отечественная началась, а там, сами знаете, уже было не до развития станций, вот и эта не пригодилась, а потом про нее вообще забыли, так она и осталась в полном упадке и разорении.

– Версия хорошая и простая, – заметил я, полистав журнал – возможно, так оно и было, но обратите внимание на парочку маленьких деталей…

– Каких же? – спросил Олег.

– Вот посмотрите, – начал я свое рассуждение. – Первое: судя по тому, что здесь осталась какая‑то документация, мебель, то есть сохранились явные следы текущей эксплуатации, значит то, что здесь произошло, наступило очень быстро, я бы сказал, внезапно.

– Могу согласиться с Вами, Саша. Если бы станцию действительно законсервировали официально, то при закрытии наверняка бы увезли с собой все документы и мебель, и нас бы сейчас встретили лишь пустые стены, – поддержал мои доводы начальник поезда.

– Вот именно!.. Далее, – продолжал я. – Куда мы ехали на нашем поезде? Правильно! До станции Нея Костромской области, а здесь, где мы находимся в настоящий момент, указана какая‑то станция, относящаяся к Котласскому отделению дороги!

– Боже мой, ты, прав, Саша, я как‑то сразу не обратил на это внимания! – воскликнул Геннадий Михайлович. – Кстати, что‑то не припомню я такой станции «Синва» в Котласском отделении…

– Может, в те времена она была под таким названием, а сейчас эта станция не помечена на картах, не учтена в документах РЖД, потому что не действующая, ее попросту списали! – высказал свое предположение Олег.

– Знаете, юноша, не так уж часто в летописи путей сообщения России менялись названия старых станций! Поверьте, я большой любитель истории железных дорог, но даже в старых документах я не припомню подобного наименования, могу утверждать это основательно, – с достоинством знатока произнес Геннадий Михайлович.

Потом он спешно извинился передо мной, что были прерваны мои рассуждения, и я, поблагодарив его, повел свою речь дальше…