Память девушки
Как и каждое лето, золотая молодежь отправилась с родителями наслаждаться солнцем на Лазурный берег; другие – такие же, только из лицеев или из частной школы Сен‑Жан‑Батист‑де‑Ля‑Саль – сели на пароход через Ла‑Манш, намереваясь отточить свой убогий английский, который шесть лет изучали по книгам без практики. А старшеклассники, студенты коллежей и молодые педагоги, у которых были длинные каникулы и мало денег, отправились на подработку в детские лагеря, устроенные в больших особняках и даже замках по всей Франции. И каждая девушка, независимо от того, куда она ехала, укладывала в чемодан пачку гигиенических салфеток и гадала со страхом и предвкушением, не этим ли летом она впервые переспит с парнем.
А еще тем летом тысячи солдат уехали наводить порядок в Алжире, причем многие из них впервые покинули родную страну. Они писали десятки писем, рассказывали про жару, про джебель[1], про дуары[2], про неграмотных арабов, которые после ста лет оккупации не говорят по‑французски. Они присылали фотографии, где хохочут в шортах с друзьями на фоне сухого скалистого пейзажа. Точно бойскауты в походе; можно было подумать, что они на каникулах. Подруги ни о чем их не спрашивали, словно «перестрелки» и «засады», о которых сообщали в газетах и по радио, касались не их, а кого‑то другого. Для девушек было естественно, что парни исполняют солдатский долг и, по слухам, используют для физиологических потребностей привязанных к колышку коз.
Они приехали в увольнение, привезли ожерелья, амулеты хамса, медные блюда и снова уехали. Они пели: «В тот день, когда дембель придет» на мотив песни Жильбера Беко «В тот день, когда дождик пойдет». И наконец вернулись домой, во все уголки Франции, где им пришлось заводить новых друзей, которые не бывали в африканских трущобах, не говорили ни о феллузах[3], ни о «круйях»[4], были девственниками войны. А сами они словно выпали из реальности, онемели. Они не знали, хорошо или плохо то, что они сделали, гордиться им или стыдиться.
От лета 58‑го не осталось ни одной ее фотографии.
Даже со дня рождения, ее восемнадцатилетия, которое она отмечала там, в лагере – самая юная из вожатых – и которое выпало на ее выходной, так что после обеда она успела сходить в город и купить игристого, печенья и бисквитов с апельсиновой начинкой, но всего несколько человек заглянули к ней в комнату, чтобы наскоро выпить бокал вина, закусить и тут же ускользнуть. Возможно, она уже стала изгоем или просто неинтересной, ведь она не привезла в лагерь ни пластинок, ни проигрывателя.
Помнит ли ее, эту девушку, хоть кто‑то из тех, с кем летом 58‑го она была в лагере города С., департамент Орн? Наверное, нет.
Они забыли ее, как забыли друг друга, когда в конце сентября разъехались кто куда, вернулись в свои лицеи, Нормальные школы[5], медицинские училища, центры физического воспитания или уехали по призыву в Алжир. В большинстве своем довольные этими финансово выгодными и приятными для души каникулами в роли вожатых. Но ее, вероятно, забыли быстрее других, как аномалию, противоречие здравому смыслу, нарушение общего порядка – нечто смехотворное, чем глупо засорять память. Ее нет в их воспоминаниях о лете 58‑го, которые сегодня, должно быть, сводятся к размытым образам каких‑то людей и мест, к «Битве негров в пещере глубокой ночью»[6] да балету «Спектакль отменяется»[7] – их тогдашним любимым шуточкам.
Она исчезла из сознания других, из всех сознаний, сплетенных вместе тем самым летом в том самом департаменте Орн, где эти другие оценивали действия, поведение, привлекательность чужих тел, в том числе и ее тела. Они судили и отвергали ее, пожимали плечами или закатывали глаза, когда слышали ее имя, к которому какой‑то остряк придумал рифму, чем невероятно гордился: «Анни – сглотни».
Она окончательно забыта другими, растворившимися во французском или каком‑то ином обществе, женатыми, разведенными или одинокими, ставшими бабушками и дедушками на пенсии, с седыми или крашеными волосами. Неузнаваемыми.
Я тоже хотела забыть эту девушку. Забыть по‑настоящему, то есть больше не хотеть о ней писать. Больше не думать о том, что я должна написать о ней, о ее похоти, безумстве, глупости, гордости, голоде и иссякшей крови. Но мне это не удалось.
Снова и снова эти фразы в моем дневнике, упоминания о «девушке из С.», «девушке из 58‑го». Вот уже двадцать лет в списках запланированных книг я пишу: «58». А текста всё нет. Он всё откладывается. Непростительная дыра.
Я никогда не продвигалась дальше пары страниц, кроме одного раза, когда календарь день в день совпал с 1958 годом. В субботу, 16 августа 2003‑го, я начала писать: «Суббота, 16 августа 1958‑го. На мне джинсы, доставшиеся мне от Мари‑Клод за 5.000 франков, которые она купила в Руане за 10.000, и сине‑белый джемпер без рукавов в горизонтальную полоску. Это последний раз, когда мое тело принадлежит мне». Я продолжала писать каждый день – торопливо, стараясь, чтобы дата на календаре точно соответствовала тому дню из 1958‑го, детали которого всплывали в моей памяти, а я беспорядочно их записывала. Словно это ежедневное, непрерывное «юбилейное» письмо могло преодолеть пропасть в сорок пять лет; словно это совпадение «день в день» открывало мне доступ к тому лету, и попасть туда было так же просто, как перейти из одной комнаты в другую.
Очень скоро я стала отставать от фактов из‑за бесконечных ответвлений, которые плодились под напором образов и слов. У меня не получалось вместить лето 1958‑го в дневник 2003‑го, оно постоянно переливалось через край. Чем дальше, тем острее я ощущала, что пишу не по‑настоящему. Было ясно, что эта многостраничная опись должна перейти в какой‑то другой разряд, но в какой, я не знала. И не искала. В глубине души я просто наслаждалась распаковкой воспоминаний. Я не хотела страдать, облекая их в форму. На пятидесятой странице я остановилась.
Прошло еще десять зим и одиннадцать лет, и теперь промежуток между летом 58‑го и сегодняшним днем (промежуток, в котором были войны, революции, взрывы атомных электростанций – всё, что уже забывается) составляет пятьдесят пять лет.
[1] С арабского – гора.
[2] Небольшие поселения в Северной Африке.
[3] Боевики алжирского Фронта национального освобождения.
[4] Оскорбительное название североафриканских арабов.
[5] Педагогические коллежи.
[6] Картина Combat de nègres dans une cave, pendant la nuit Альфонса Алле, 1882.
[7] Шоу художника Франсиса Пикабиа и композитора Эрика Сати, 1924.
