Инквизитор. Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт

От этого спокойствия похолодела спина у служанки, она знала, чем обернётся это спокойствие.

– Так вы то платье не снимаете, госпожа, – лепетала Ута, – я так думала, как постираем его, так я подол и обметаю.

– Думала ты? – спросила Агнес с улыбкой и встала из кресла. – Подойди‑ка ко мне.

– Госпожа, – захныкала большая Ута.

– Сюда, я сказала! – взвизгнула Агнес.

 

Глава 9

 

Всё возвращается на круги своя. Ночью вода в лужах замёрзла, глина тоже. А к утру, хоть и солнце взошло, всё равно не потеплело.

Лужи – лёд. На глине сверху ледяная корка. Слава Богу, что перед походом на горцев Максимилиан расстарался, привёз кузнеца, и всех коней перековали на зимние подковы. С летними сейчас было бы плохо.

Пальцы мёрзнут в перчатках. Он берёт поводья в левую руку, правую прячет в шубу, чтобы отогреть. Хорошо, что Бригитт дала ему каль, лёгкую шапочку с тесёмками под берет, а он ещё брать не хотел стариковскую одежду, а теперь благодарен был этой рыжей красавице. Ветер с проклятых гор заливает всё холодом, а берет у него не для тепла, для красоты. Каль выручает.

С юга опять всё дул и дул ветер. Южный ветер тёплый? Нет, никогда ветер с гор не бывает тёплым. Хоть кругом заросли кустарника, вроде ветру и разгуляться негде, а всё равно всё вымораживает вокруг. Не прошло и часа, они ещё до лачуги монаха не доехали, а в ноге начались прострелы. Нет, боль в старой ране может утихнуть, но никогда уже не пройдёт окончательно. Вот она и вернулась. Волков трёт ногу выше колена, на мгновение боль отступает. Но только на мгновение, потом опять вернётся и будет изводить до конца поездки.

Он едет дальше. За ним брат Ипполит на низеньком мерине, с ним же едет и Максимилиан, и молодой Гренер, и красавиц фон Клаузевиц, и Увалень. Хотел ещё взять Сыча, у того глаз на людей есть, он их видит, но Фриц Ламме ещё не отошёл от тюрьмы, не отъелся. Худой, беззубый, взгляд ещё какой‑то загнанный. Пусть пока дома посидит.

Дверь у лачуги открыта, её перекосило, даже ветром не шатает.

Максимилиан, не слезая с коня, заглядывает внутрь:

– А клетки‑то нет уже.

Клетка у монаха была из железа. Железо – вещь недешёвая. Клетка ещё и с замком была. Конечно, утащили её. Те же люди Рене и Бертье её и унесли, до поля, на котором они растили рожь, отсюда всего час ходьбы.

– Бог с ней, с клеткой, поедем дальше, нам ещё три часа до замка барона скакать, – сказал Волков.

Никто ему не возражал.

 

Зря он скакал по холоду, зря ногу морозил. В замок их не пустили, даже ворот не распахнули. Заставили ждать на ветру. Ни вина, ни хлеба не предложили людям с дороги. То было невежливо. Но Волков стерпел, понимая, что барону сейчас не до визитов.

Стражник вышел из ворот, забрал мешок с доспехами барона и сказал:

– Господин сейчас к вам спустится.

– Господин? – не понял Волков. – Барон к нам спустится?

– Нет, не барон, к нам пожаловал господин Верлингер, дядя барона из Вильбурга. Он велел передать, что к вам выйдет, как только поговорит с доктором.

Сказав это, солдат взвалил мешок на плечо и скрылся в воротах замка, а кавалер и его люди остались у ворот, на ветру. Опять пришлось ждать у закрытых дверей.

Ждать пришлось долго, в замке словно ждали, что они замёрзнут, что им надоест и они уберутся прочь. Но Волков ехал сюда четыре часа и уезжать, ничего не выяснив, не собирался. Он спешился и ходил не спеша, прятался в шубу, поднимая воротник, и «расхаживал» ногу, надеясь, что та перестанет ныть.

Наконец тяжёлая створка ворот, скрипнув, отворилась, и к ним вышел немолодой господин, был он бледен и кутался в одежды от ветра.

– Господин Фолькоф?

– Господин Верлингер?

Они раскланялись, и пожилой господин заговорил:

– Фамилия Балль признательна вам за вашу заботу, кавалер. И наша фамилия горда тем, что представитель её имел честь плечом к плечу с вами и другими добрыми господами нашей земли участвовать в столь знаменитом деле, что было у холмов.

– И я рад, что в трудную минуту член вашей славной фамилии пришёл мне на помощь, – произнёс Волков. – Как самочувствие барона?

– Он тяжек, – сухо ответил дядя барона.

– А смогу ли я с ним поговорить? Прискорбный случай, что приключился с кавалером Рёдлем, был на моей земле. И на мне, как на господине той земли, лежит ответственность за случившееся.

Господин Верлингер скривился, он мотнул головой, демонстрируя отказ:

– Сие невозможно. Барон чаще бывает в беспамятстве, чем в чувствах.

– У него жар? Наконечник болта удалили? – проявлял заинтересованность кавалер.

– Да, наконечник болта удалён, – явно нехотя говорил господин Верлингер. – И у него жар, рана воспалена.

– Со мною отличный врач, – продолжал Волков. – Он может осмотреть рану.

– Я благодарен вам, кавалер, но у нас тоже врач не из последних, – заносчиво отвечал дядя барона.

Дальше предлагать что‑либо или просить о встрече было бы невежливым, но вот задать пару вопросов он ещё мог:

– Господин Верлингер, а как же барон вернулся сам в замок со столь тяжкой раной? Они с кавалером Рёдлем уехали вдвоём, кавалера Рёдля мы нашли без головы, голову так и вовсе не сыскали, хоть искали два дня. Доспехи барона нашли. А сам он как‑то добрался до замка.

– Приехал, – сухо отвечал Верлингер, – сам приехал, вы тут человек новый, видно, того не знаете, но барон был известен всем как самый крепкий человек графства.

– А про кавалера Рёдля ничего сказать он не успел?

– Нет, – ответил Верлингер тем тоном, которым люди обычно желают закончить разговор.

Дальше говорить смысла не было:

– Ещё раз выражаю вашему дому мою благодарность, – произнёс Волков, чуть кланяясь, – все мы будем молиться за скорейшее выздоровление барона. И о том же я буду просить и епископа Малена.

– Дом Баллей принимает вашу благодарность не как вежливость, а как дружбу, – важно сказал дядя барона.

На этом всё было закончено, дело вышло пустое. По сути, он мог отправить солдата с телегой, в которой бы тот привёз в замок доспехи барона. Смысла тащиться в эту даль самому у него почти не было.