Покорять, а не быть покорённой

Глупый вопрос, заданный самой себе. Мы с папой всегда были в дружеских отношениях, он занимался моей подготовкой к вступлению в наши криминальные ряды, занимался моей физической и волевой подготовкой. Моими знаниями в области боевых искусств и криминальных систем – занимался исключительно он. На маме всегда были уроки психологии, этикета, манер и тонкости манипуляций. Она занималась мной, как леди, готовила к вступлению, так скажем, в высший свет, а папа к вступлению в свет мафии.

Случившееся сильно повлияло на нас по отдельности и на нас вместе. Мы отдалились, накрутили себе много глупостей и довольно нагрубили. Мама была, своего рода, клеем нашей семьи. Она искала компромиссы не только в общении, но и в общих занятиях, в быту, в учении. Папа стал для меня тенью, просто человеком, с которым я живу. Я же стала для него просто словом, словом "дочь", которое не имело никакого смысла.

Я взглянула на дверь в его кабинет, на ручку, которую так давно не держала. Дверь была приоткрыта, из нее слабо лился томный желтоватый свет. Я подошла к двери, взглянула на своё отражение в золотом покрытии круглой ручки и резко потянула на себя, как это обычно делают герои в детективных фильмах, когда хотят застать кого‑то или что‑то врасплох.

"надо же что‑то менять"

Папа подпрыгнул, сильно ударившись коленками о стол, и разбросал свои бумаги по всему кабинету.

– Какого чёрта! – крикнул он.

– Доброе утро. – я еле сдержала улыбку. – Какой‑то ты нервный. – добавила я шёпотом и медленно стала собирать бумаги с пола.

– Ты когда‑нибудь стучалась ко мне в кабинет? – спросил он и посмотрел на меня из своих прямоугольных "пенсне".

Я стала прокручивать фрагменты из воспоминаний в голове, искала хоть одну картинку, в которой мой кулак бы несколько раз стукнул по двери.

– Нет. – ответила я.

– А когда‑нибудь научишься?

Теперь я улыбнулась.

– Почему от тебя прёт алкоголем? – скривился он и нахмурился.

– Долгая история. – просто ответила я и уселась в компактное, элегантное, кожаное кресло – самая дорогая, пожалуй, вещь в доме.

Сначала я смотрела папе в глаза, как и он в мои, ожидая чего‑то. Но потом я перевела взгляд на слабый свет, исходящий от лампы у него на столе.

Папин кабинет похож на нору: без окон, без источника кислорода, без отверстия вентиляции. В нём темно, а единственная настольная лампочка не справлялась в борьбе со мраком. Тут всегда сухо, тепло, и пахнет какой‑то новой книгой. Это небольшая комната, в которой по середине стоит стол, одна стена закрыта стеллажом, набитым разными папками, коробками, книгами. В правом углу комнаты стоит кресло, в котором сижу я.

Когда я была маленькой, я обожала это кресло, любила прятаться в нём и пить горячий шоколад. Тогда это кресло было для меня надёжным гигантом, который мог меня защитить, а теперь я еле умещалась в нём. Зачем оно тогда папе? Если я не могу в него сесть, то он – тем более.

"очередной повод показать своё денежноё превосходство над другими"– подумала я и ухмыльнулась.

Я подняла взгляд на папины руки, они держали конверт и нервно теребили его. Мои глаза округлились, когда я увидела инициалы своей мамы на углу конверта. Первым порывом было вырвать из папиных рук, но я моргнула и увидела там уже совсем другие буквы.

"точно крыша поехала"

Папа наблюдал за мной.

Мы оба молчали, хоть и знали: кто о чём думает. Перед глазами всплывали картинки с того дня. Он однозначно постарел за эти несколько месяцев. Под глазами его виднелись слишком ранние морщинки, на лбу, между бровей виднелась уже чёткая прорезь, волосы немного поседели, а глаза потускнели. Я посмотрела на него – он поймал мой взгляд. Я готовилась к его вопросу.

– Ты видела её? – тихо прозвучал его голос, будто мы не одни и нас кто‑то может услышать.

Нет, не видела, но я не хотела расстраивать его, папа в очередной раз ожидал услышать, что мама им интересуется. Но за все наши с ней разговоры, она ни разу не спросила про него. Я представила его огорчённый вид и грустные глаза.

– Да. – соврала я.

Папа резко поднял на меня голову. Его чёрные волосы с редкой сединой упали на глаза.

– Она спрашивала про тебя. Волнуется. – я старалась не бегать глазами по комнате, сдержалась от того, чтобы облизнуть губы. Но папа бы этого не заметил, он переваривал услышанное.

– И что она спрашивала? Что говорила? – у папы заплетался язык.

– Говорила, что ты неважно выглядишь в последнее время, что стал таким дёрганным и отстранённым. Спрашивала меня, не знаю ли я об этом что‑то. – я села на стул напротив папы.

– И что ты ответила?

– А ты как думаешь? – спокойно, но с упрёком ответила я. – Ты мне что‑то рассказываешь, чтобы у меня была хоть какая‑нибудь информация? Да слово "рассказываешь" – сильно сказано, тут вопрос в том, как много ты со мной вообще разговариваешь…

– Что ты хочешь узнать?

– Ты знаешь. – я уселась поудобнее и сложила руки на груди.

– Я не знаю того, как она умерла…

– Ты всё знаешь. – стиснула зубы я.

– Всё совсем не…

– Я в праве знать, как это случилось, чёрт возьми.

Я вспомнила день, когда увидела её тело перед похоронами. Она лежала в своём любимом платье с тропическими растениями. Её волосы, потерявшие прежнюю пышность – лежали на плечах. Я осматривала её руки – такие худые, её веки – даже сквозь все косметические средства было видно, какие они бледные; её лицо. Мой взгляд зацепился за что‑то странное у неё на лбу. Это небольшое пятнышко, имеющее не такой цвет как у всего лица, оно было темнее. Я заставила себя нагнуться и присмотреться, от неё пахло её любимыми духами. Когда я прищурилась, то заметила неровные края у этого пятнышка: меня осенило.

– Пап. – тихо я произнесла тогда.

– Да?

– Что это? – я указала трясущимися пальцами на это пятнышко, и в этот момент папа перехватил мои пальцы, быстро развернул к себе и спрятал моё лицо себе в костюм.

– Ничего, ничего, ничего. – нашёптывал он, но я понимала, что это. Её убили выстрелом в лоб.

От воспоминаний моё тело покрылось мурашками.

– Следствие ещё идёт, оно не закончилось. – возразил папа.

Я сжала кулаки.