Поздний экспресс

– И что? – пожала плечами дочь, вытягивая свои идеальные ножки. Будь она выше ростом, они перегородили бы половину кухни, но и так отцу пришлось перешагнуть ее конечности. – Он же юрист‑международник? Должен соответствовать…

Соловьев буркнул что‑то под нос про характер старшей дочери. Надя лишь хмыкнула, ловко орудуя вилкой.

– Пока всё лишь подтверждает, что МГИМО круче МГУ в плане подготовки юристов!

– Я с тобой за твой МГИМО точно спорить не буду. – Отец поднял руки в знак капитуляции. – Наелась? Чай будешь?

Надежда отнесла тарелку в мойку.

– Буду, – кивнула она. – А ты все в депрессии?

– С чего это ты взяла? – удивился отец.

– А то я не знаю! – фыркнула Надя. – Если ты три дня не вылезаешь из кухни, забивая холодильник всякими вкусностями, значит, точно на душе у тебя неспокойно.

– Доченька моя… – Отец поставил под струю воды грязную тарелку, вымыл ее и положил в сушилку. Он вытер руки кухонным полотенцем и перебросил его через плечо. – Пора бы знать – мужчины моего возраста, таланта и известности в депрессию не впадают. Это моветон.

– Да? – Надя приподняла бровку. – А как это называется, если ты постоянно торчишь на кухне и готовишь столько, что и вдесятером не съесть? Депрессуешь, mon papa, сознайся!

– Это не депрессия, а творческий поиск. Мне пришла в голову одна идея… И я имею основания полагать, что она повергнет в шок наших критиков от фотодела.

– Ну и что? – пожимает плечами Надя. – Тебе что, в первый раз, что ли, общественность шокировать?

– Не в первый, – улыбнулся отец. – Я просто размышляю над тем, как это сделать поболезненней.

– Старый провокатор! – Надя засмеялась и обняла отца.

– Эй! – возмутился тот. – Я еще не стар!

– Ты суперстар! – Надя чмокнула отца в щеку. – Спасибо, папуль, все было гениально вкусно, как всегда. Твои колдуны – мечта!

Всё‑таки у нее самый лучший на свете papa!

Солнце упорно прорывалось сквозь плотно сомкнутые ресницы.

Грех жаловаться, Виктор сам решил поставить кровать к окну. Он приоткрыл глаза, сощурился. А он и не жалуется. Друзья считали его извращенцем, но ему нравилось просыпаться от того, что в лицо светит солнце. Поэтому и кровать у окна, поэтому и штор на этом самом окне нет. За что, кстати, он еще раз был обозван извращенцем. Ерунда, этаж седьмой, и скрывать ему нечего. Виктор не знал, что его утренние пробуждения и вечерние отходы ко сну частенько становились объектом самого пристального внимания двух дам из дома напротив – одна дама бальзаковского возраста, другая – совсем юная. Да и если бы знал, то вряд ли бы это повлияло на его привычки, а здоровый молодой эксгибиционизм никто не отменял.

Виктор встал, все так же лениво щурясь на яркое солнце, потянулся. Какой все‑таки кайф жить одному – можно спать хоть нагишом! И в одних трусах шарахаться по квартире. Он уже привык считать эту квартиру своей, хотя это было не так. Жилплощадь – ничего особенного, обыкновенная панельная «однушка», принадлежала тёте Боре, сестре отца. Тётя Боря, в миру – Борислава Викторовна, работала управляющей ресторана, и на одном из профильных слетов‑форумов тружеников ресторанного дела познакомилась с итальянским коллегой. И спустя три месяца укатила к своему Бальдассаре в Геную, чтобы помогать ему там в его собственном ресторанном бизнесе, тем самым изумив до крайности брата и двух взрослых детей. Дети, имевшие свою весьма бурную жизнь – Вовка мотался по всему свету, Мила была занята воспитанием своих двух детей, отпирались от обязанности присматривать за квартирой матери, дружно заявив, что им недосуг, и пусть продает, раз решила сменить наш каравай на фокаччу. Тетушка квартиру отказывалась продавать категорически, и тут Виктор предложил свою скромную кандидатуру, дабы караулить жилплощадь.

Отец изумленно хмыкнул, мать расстроилась: «Витенька, тебе плохо дома?» Потом были три месяца нешуточных баталий, в течение которых он доказывал необходимость в отдельном жилье и собственную способность жить самостоятельно. И в итоге… Все‑таки, у него мировой батя! Ему позволили жить одному, в квартире тетки. И кто бы знал, как Виктор был счастлив! Он очень любил родителей. Действительно любил, но… Его матери, с ее энергией, и троих детей было бы мало, чтобы ее должным образом расходовать. А тут всё досталось одному сыночку. Он завидовал девчонкам Соловьевым – их было целых трое. У него, конечно, был названый брат – друг Колька, но это было не совсем то… Он просил братика – на день рождения, на Новый год. Потом перестал, понял – бесполезно.

Когда он стал достаточно взрослым, отец объяснил – почему. Когда Вику было три, он этого не помнит – у матери случился выкидыш. Потом, когда ему было пять, он это смутно помнит, что мамы пары дней не было, а потом она была грустная‑грустная, – еще один. А потом отец сказал – хватит. Испугался. Как он рассказал Вику тогда, у мамы слишком плохая наследственность, и ее собственная мать, бабушка Люба, которую Вик никогда и не видел, умерла именно из‑за безуспешных попыток родить второго ребенка. Отец не стал рисковать. Сказал: у нас есть ты, и на том спасибо.

В общем, как бы он ни любил родителей, одному жить было нереально кайфово. Как же ему этого не хватало – самостоятельности, жизненного пространства, свободы! Первое время мать чуть ли не ежедневно приезжала – проинспектировать холодильник, произвести влажную уборку. Вик не знал, как с этим бороться, чтобы не обидеть матушку. А потом его осенило. Он, сцуко, гений! И на ближайший праздник – Новый год подвернулся очень кстати! – он подарил матери Глафиру. Рыжего щеночка, девочку‑таксу. Отец посмеялся, мать охнула: «Виктор, так нельзя!» А потом… потом его оставили в покое!

Правда, вскоре отец пригрозил лишить сына наследства, потому что Глафира страсть как полюбила его обувь. Нет, у таксы определенно оказался хороший вкус, скорее, гастрономический, видимо, кожа на итальянских туфлях ручной работы была отличной выделки, да и подошву приятно погрызть. Но отец был недоволен – денег ему, видите ли, жаль, да и на ноге те две пары сидели отлично.

Короче говоря, Глафире досталась вся мамина неистраченная энергия, отец простил животину, философски рассудив, что рыжие таксы – это его карма, Виктор обожал собаку за подаренную ему свободу, дав себе слово завести такую же, но позже. Словом, все были довольны.

Самостоятельная жизнь приучила Виктора ко многим вещам. Самое главное, к тому, что голову можно использовать не только для того, чтобы виртуозно играть в компьютерные игрушки, не напрягаясь, учиться в институте и эффектно, под настроение, знакомиться с девушками на улице на зависть Кольке. Он начал подрабатывать. Писал небольшие программы на заказ, помогал в обслуживании техники – починить, настроить, исправить. Полностью бюджет, с учетом квартплаты, пока не мог потянуть, но как минимум наполовину себя обеспечивал.